Южный крест

— Выпьем. Конфеты Леночке отнеси.

И опять улыбнулся. А лейтенант похолодел: знают. Зажмурился, выпил.

Чувствовал, что сделался пьян, но старался держаться подчеркнуто браво и тем выдавал себя…

Шофер Жарков сказал:

— Хватил? Ну, правильно… А как же — не пить?

Полковник Суровцев так и не успел поделиться с ним своей радостью…

Жена писала: «Гриша, милый ты мой…» Она писала, что дети живы, здоровы. Всем говорят, что отец у них — генерал. В детском доме их называют: «Дети генерала».

Григорий Ильич больше всего не любил неправду и сентиментальность, пусть даже детскую. А на этот раз принял. Решил, что большой неправды в этих словах нет. Да в конце концов, не ахти что такое быть генералом. Куда труднее быть талантливым генералом.

Но поговорить об этом, просто поделиться своей радостью не успел.

— Пятнадцать минут назад, — повторил полковник Суровцев. — На участке семьдесят восьмой дивизии. Интенсивная артиллерийская подготовка, — выпрямился, шевельнул плечами. — Это начало.

Да, конечно. И хоть генерал Жердин ждал этого начала и был готов ко всему, удивился: начальник штаба докладывал слишком уж просто, слишком по-домашнему, как будто речь шла о незначительной, местной операции, которой не стоило придавать серьезного значения. Взглянул, схватил полковника цепкими глазами и понял вдруг, что Суровцев оттого спокоен, что уверен.

Что ж, можно позавидовать.

— Дайте мне семьдесят восьмую, — сказал Жердин. И подумал, что если не устоит Добрынин, то кто же устоит?

Вспыхнули, загорелись в душе боль и досада: будут стоять — ни шагу назад. Но ведь солдат не железный.

Загорелось и погасло: надо стоять.

Командир батальона капитан Веригин хрипел в телефонную трубку:

— Грехов, ты меня слышишь? Следи за водой!

Мишка толкнул каску назад, прислонился к самой земле, зажал одно ухо, чтобы, значит, грохот не мешал, бодро кричал:

— Фрицы у нас на глазу, товарищ комбат!

Немецкие снаряды рвали берег, валили, выворачивали деревья. В предутренней темноте солдаты видели мазутно-черную донскую воду, по которой метались нестерпимо горячие всплески огня.

Мишка Грехов лежал за пулеметом, обжигал губы — докуривал цигарку. Пулеметное гнездо притаилось в крепком яри́стом берегу, под корневищем подмытого осокоря. От него в сплошном ежевичнике тянулась неглубокая, узкая траншея. Еще один пулемет Мишка поставил слева метрах в ста, под старым комлем, который накатило, должно быть, половодьем… Правее — еще один.

Ночью Мишка подрезал густые оголенные коренья перед пулеметом, с великой опаской, чтобы не плеснуть, не нашуметь, нагишом лазил в реку, промерял дно. Знал, что немцы станут прыгать в воду метрах в сорока от берега… На этих-то метрах и секанет Мишка. И другие, знал он, маху не дадут. Нарвутся фрицы на кинжальный огонь…

И вот оно, дошло.

Снаряды взрывают, пашут черную землю; то ложатся вразбежку, то начинают падать густо, один на один… Мины шлепаются в воду, Мишка видит радужные фонтаны, обжигается окурочком, думает: «Лишь бы не прямое…»

Но прямого попадания не должно быть: прежде снаряд ударит в осокорь.

Вот только сразу пойдут иль после бомбежки?

Теперь Мишка командовал. Пулеметным взводом. А что такое взвод? — еще два пулемета…

Мишка ругнулся: если бы прибавили пару машинок…

Второй номер, молоденький парнишка, видимо, трусил — жался вплотную. Оно понятно: в первый раз Мишке тоже было страшно. Понимал, а досада брала. Крикнул сердито:

— Лежи смирно!

Немецкие снаряды падали густо, минутами думалось — никогда не кончится грохот и вой, земля будет ходить ходуном — не уляжется, не успокоится… Мишка глотал тошнотный дым взрывчатки, никак не мог дыхнуть свежего воздуха. Увидел вдруг серый песок и темную воду, и даже правый берег, высокий, черный… Почему-то неровный. Точно появились на воде островки.

Откуда — островки?

Немецкие пушки били, как и полчаса назад, только огневой вал перекинулся, миновал… Островки, большие и маленькие, сделались словно живыми, их становилось все больше, вот они уже на середине Дона…

Ага…

Мишкины руки замерли, застыли. Повел стволом пулемета: «Вон до той полоски…»

Он уже видел немецких солдат, автоматы и каски, видел, как спешат, торопятся весла…

Полоска серой воды волновалась и рябила, там начинался меляк, именно в этом месте немцы станут прыгать в воду.

Сколько осталось? Минута, две?..

Парнишка, второй номер, захлебнулся, застонал:

— Товарищ младший лейтенант… Товарищ…

Мишка зыкнул:

— Цыц! Ленту гляди!

Взвилась, вонзилась в мутное небо одна ракета, другая, третья… Неживой, неровный свет пролился на черную воду, и в ту же минуту справа и слева ударили пулеметы. Весь Дон, усаженный островками — лодками, понтонами, плотами, словно сделал поворот, словно течение реки ударило, шибануло в сторону…

Мишка крикнул:

— А-а-а!..

Однако никто не услышал его, даже второй номер. Мишка не чувствовал рукояток, не чувствовал гашеток пулемета… Только видел: все, что стремительно, ходко двигалось к нему, вдруг затормозило, скучилось, люди полезли в воду по грудь, по шею… Пропадали. Появлялись и плыли.

Медленно плыли, без единого движения…