Южный крест

С баржи, с катера ударили пулеметы. Ослепительные трассы пронзили оседающий свет ракеты, врезались в черное небо…

— Якорь!

Костя бросился в нос. Рвал поясницу и руки, выбирал, вымахивал цепь, и, когда якорь сорвался, а лодка, точно почуя свободу, дернулась кверху, приподнялась, Степан Михайлович нажал на стартер. Лодка вскинула нос еще выше, пошла вперед, под холодный свет ракеты, на бомбовые взрывы.

С берега кричали:

— Куда? Эй, старик! Назад!

Степан Михайлович прибавил оборотов, но лодка шла осадисто, тяжело, борт — на ладонь от воды. Костя сел на весла, приготовился. Воротил голову, смотрел через плечо. Прямо по ходу подымались, падали водяные столбы. Набежала крутая, словно ртутная, волна, приподняла, потом опустила лодку…

Баржа развернулась, ее поволокло в сторону, вниз по течению. На катере, должно, отрубили буксир: шел, заходил кругом баржи, а из нее, из самой середины, бил огонь… Теперь зенитный пулемет стрелял только с катера. Команда его точно сошла с ума, он подходил к барже вплотную. Вот ударила струя воды из пожарного брандспойта… Но огня становилось все больше, было видно, как на палубе мечутся люди, пропадают в дыму. Потом стали прыгать в воду.

Степан Михайлович знал, что сейчас немец зайдет еще раз и станет расстреливать из пулемета. Если в этом вот заходе не попадет в их лодку, они проскочат: ракета погаснет, новая еще не загорится.

Сверху, над головой, — громо́вый, до ломоты в ушах, рев самолета, дробный перестук пулеметов. Пузырчатая строчка наискосок жиганула перед лодкой, красноватая трасса прошла через плывущих, тонущих людей…

Баржу сносило вниз по течению, слышался шум и треск огня, долетел переполненный ужасом крик:

— Помогите-е!..

Катер медленно, круг за кругом, обходил баржу, команда на нем суетилась, суденышко забирало то в одну сторону, то в другую, искало, торопилось…

Степан Михайлович сбросил обороты.

— Гляди!..

Из воды вскинулась рука. Вот показалась голова… Костя схватил багор.

— Право! — крикнул он. — Давай правее!

Рука упала, и голова погрузилась… Сверху заслонила, шатнулась черная вода.

Лодка стала разворачиваться. Костя работал багром — пытался, надеялся зацепить… Но вода была черная и пустая.

Горящая баржа уплывала все дальше, огонь оседал; опять проступили звуки ночного боя, и Костя впервые за последние две недели подумал об отце: может, совсем рядом?..

Обогнули песчаную стрелку, пошли прямо к берегу. Он казался безлюдным — ни огонька, ни звука. Лишь когда заглушили мотор и катер ткнулся в прибрежную гальку, стали видны солдаты, брички, ящики со снарядами, штабеля мешков… У самой воды, прямо на земле, кучно лежали раненые. Тихие, недвижимые.

Костя увидел маленькую женщину в непомерно больших сапогах, с санитарной сумкой через плечо. Шла опасливо, слепо… Остановилась, склонилась над раненым и опять пошла… Сказала низким, хрипловатым голосом:

— На лодке поедут только тяжелые.

Солдат с перебитой ногой тоскливо ругнулся. Другой, бережно держа закутанную в бинты руку, закричал, задергал стриженой головой:

— А нам что же, подыхать под яром? Другие сутки… Ни курева, ни перевязок!..

Женщина с санитарной сумкой не подняла головы. Повторила измученным голосом:

— В первую очередь повезут тяжелых.

Подошли две весельные лодки, оттуда крикнули:

— Принимай, быстро!

Солдаты стали разгружать, передавать по цепи ящики со снарядами, кто-то начальственно покрикивал:

— Живей! Живей! Шевели-ись!..

Храпела, билась в оглоблях норовистая лошадь, ездовой охаживал ее кнутом, злобно увещевал, уговаривал:

— Но, ты, стерьва!.. Я те покажу фрицеву мать!..

Рядом смеялись, подсказывали:

— Ты ее по-нежному достань.

Возле обрыва, под навесом, дымила кухня, солдаты тянули трос, старая женщина, подобрав подол платья, по колено в воде полоскала белье…

Мимо Кости прошли двое. Один сказал:

— К пяти ноль-ноль. Приказ командира дивизии. Ясно?

Другой споткнулся через якорную цепь, чертыхнулся, ответил сердито:

— Полковнику Добрынину я уже докладывал.

У Кости захолонуло под ложечкой. Шагнул, чтобы догнать, спросить… Но в этот момент заработал на холостых оборотах мотор. Дед окликнул:

— Костя!

Возле самой воды увидел угловатую, изломанную фигурку, обрадовался: угадал Митю Савушкина. Только сейчас вспомнил: не виделись с прошлого года. Протянул руку, спросил:

— Ты? Митя…

Положил руку на плечо, на жесткие мосолки, и вдруг почувствовал, как подступила к самому горлу, залила всего боязливая нежность. Было темно, Костя не видел Митиного лица, а хотелось вот сейчас, в эту минуту, увидеть глаза, большие, голубые, печальные… В них всегда жили тоска и обида, словно Митя ждал человеческой несправедливости. Митины глаза становились другими, когда решал трудную задачу иль просто читал. Лишь в эти минуты, в эти часы мальчик чувствовал свою силу. Только тут он мог не уступить…

Однажды молодой учитель истории принялся доказывать, что человек может обрести свое счастье лишь в борьбе. Митя поднялся, застенчиво спросил:

— Скажите, пожалуйста, может совершить героический поступок человек, если по своей натуре он трус?

Учитель пожал плечами:

— Трусость и героизм не совмещаются.