Ив Сен-Лоран

«Секс и магия», — говорил фотограф. Адским пламенем горели вечера секса, кайфа и всяких экспериментов. Это поколение показывало свои удовольствия и агрессию: цепи, плетки, сигаретные ожоги и увлечение физическими отклонениями. Воображение истощалось, перегруженное все более и более давившей реальностью, которая опустошала все на своем пути. Возникали разные стили моды, отталкиваясь друг от друга, плоды индивидуализма без школы и мастера. «Пузыри лопаются, и тогда что-то выскакивает наружу. Иногда это очень интересно, иногда абсолютная посредственность, — писал Робер Оссейн[710] в журнале

Elle. — Мы живем в эпоху „каждый за себя“. Апология внезапного рывка. Мы гномы, подмастерья колдунов, мы смутно чувствуем что-то нависшее над нами. Мы страдаем от недостатка целого, взаимосвязей, последовательности. Мгновенный триумф. Мы живем только сегодняшним днем. Такое ощущение, что мы делаем пересадку с рейса на рейс. Модные течения не успевают стать глубже, стать стилем, школой, движением, которое заставляет общество развиваться». Произошел радикальный перелом, который Сен-Лоран заметил еще в 1976 году: «Социум разделился на несколько частей, и у каждой своя мода». Он признал этот перелом как поражение: «Я всегда думал, что найду свою дорогу с помощью рисования, но я заблудился…»

Не было надежды на будущее, не было больше прошлого, которое можно похоронить. Только один настоящий момент. Столкновение образов. Дискотеки. Агрессивное соблазнение. Образ Лулу — обнаженной женщины на фотографии Хельмута Ньютона в корсете от Сен-Лорана, лучше всего иллюстрировал наступивший нарциссизм без зеркала. Трансвеститы из «Великой Евгении», с ногами в черных чулках, курившие сигареты на манер Марлен, теперь были потеснены другими парнями, сложенными как дальнобойщики.

Крепостные стены стыда пали, социальные баррикады обрушились, возвелись другие, так же непреодолимые, потому что лишали мир даже сновидений. Тайна исчезла. У Мюглера[711] на дефиле беременная балерина была одета как девственница… Трансвеститы в муслиновых шарфах исчезли. Тело бодибилдера становилось машиной, а секс — выгодой. Тренировки проходили в фитнес-залах. Именно в это время Ив Сен-Лоран отрекся от своей красоты и решил преждевременно состариться.

В октябре 1976 года Ив Сен-Лоран появился последний раз перед публикой слегка растрепанный в черной марокканской рубашке и белых брюках. В январе 1978-го «архангел моды» возвратился к темному костюму своей молодости. Он говорил об «уличных девушках» с элегантной дипломатичностью, как десять лет назад Сесил Битон говорил о ЛСД: «Я попробовал его однажды. У меня тогда слегка разболелась голова». Некоторые считали, что платья Сен-Лорана не созданы, чтобы ездить в них в метро. Он отвечал с некоторым цинизмом: «Мои клиентки путешествуют с сорока чемоданами!» Он видел, какой ему присвоили имидж, и провоцировал. «О! Мерседес выглядит очень современно», — говорил кутюрье, не узнав свою модель, одетую в дизайнерский костюм и с волосами, уложенными в пучок. В «Паласе» Кират фотографировалась с Клодом Монтана[712], одетым в джинсы и кожаную куртку.

На подиуме краски бросались в глаза. Мерседес появилась в кожаном плаще, красной шляпе с перьями и в перчатках синего электрического цвета. Пришло время для юбок с разрезом и туфель для пятичасового чаепития. Модели раскачивались на подиуме под «Болеро» Равеля и красовались под всплески «Похорон короля Артура» в исполнении Клауса Номи. «Петроний — кутюрье, а Мессалина берет у него платья в долг. Казанова работает статистом в кино, между двух сеансов солярия. Голубой Ангел онемел, и его пустые глаза смотрят, как проходят поезда ностальгии без воспоминаний», — писал Жан Ко в мужской версии журнала Vogue

, осуждая «ледяной» эксгибиционизм «Паласа», открывшегося через год после «Студии 54» в Нью-Йорке.

«Я знал вчерашний мир, я изменял его. Я предчувствовал эпоху, которая наступила», — признавался Ив Сен-Лоран, который теперь говорил о себе в прошлом, чтобы лучше ощутить себя в новой роли — чужестранца. А как иначе? Он мог и дальше царить, но знал, что мир окончательно изменился. Его сила состояла в том, что он продолжал мечтать о женщинах. Некоторые из них носили в своих платьях немного от него и от прошлой жизни. «Быть кутюрье — это значит наблюдать, воображать женщин во всех ситуациях. Что делает меня счастливым, так это видеть, как моя одежда живет на женщине, ей не обязательно быть красивой, потому что она уже очень элегантна».