Ив Сен-Лоран

Этот человек потерялся и в своей собственной империи, а она росла день ото дня (продукции его марки в 1978 году было продано на 300 миллионов долларов). Он все спланировал, кроме одного: бизнес интересуют вещи хорошо продающиеся, а не сделанные с душой, живые. Его марка теперь была представлена дамам Персидского залива. Дневное платье, какое было продано в 1962 году за 2900 франков, продавалось вчетверо больше в 1977-м. Цена на платье, заказанное принцессой Востока, могло достигать 55 000 франков. Появились новые клиентки: жена султана Омана, женщины из Бахрейна, Кувейта, королева Иордании Нур, дочери короля Фейсала. Но при этом Элен де Людингаузен проявляла некоторую сдержанность в политике модного Дома Ives Saint Laurent: «Мы не заняли весь арабский рынок и не попытались забрать все заказы по свадьбам. Мы не вели себя как другие, у которых было только это».

Однако переход к новой стилистике произошел. Отныне «стиль Сен-Лорана», еще вчера связанный со свободой 1960-х годов — женщина в брюках, распространился на другое. Некоторые увидели в ювелирном флаконе духов «Опиум», который держался на шелковом золотом шнуре, подарок перед расставанием. «Он мог одеть весь мир, — говорила одна из бывших поклонниц, директор по маркетингу парижской фирмы. — И вот внезапно он повергает женщин в рабство, предлагая им веревку на шею. Супруги крупных функционеров позволили себя обмануть, но женщина, которая работает, обладает личностью, думает о своей жизни и нашла свой стиль, не согласится, чтобы ее помещали в гарем. А потом духи — это что-то интимное. Я никогда не пойму, зачем он это сделал? Он предал нас из-за денег. Он предал себя…» Жесткое суждение, его разделяли также женщины свободных профессий (юристы, хирурги), кто отныне, если даже и появлялся на вечеринках в смокингах от Rive Gauche

, но предпочитал одеваться в других местах и находил, что мягкие бежевые костюмы made in Italy (Армани[700]

) или неструктурированные легкие японские костюмы (Иссей Мияке[701]) успокаивали и веселили, тогда как Ив Сен-Лоран всегда предлагал блистать и выглядеть представительно. Однако среди его цветовых фейерверков из ярко-розовой тафты и зеленого муслина, расшитого золотыми розами, всегда была какая-нибудь молчаливая модель в дневном костюме, который выглядел гораздо элегантнее, чем все остальные платья. «Доломан из белой фланели. Бежевые брюки из габардинового хлопка, блузка цвета слоновой кости из крепдешина». Дыхание свободы среди строгих отшельников. Но к Сен-Лорану шли за красным, фиолетовым, и зал должен был потрескивать в огне красок, необходимы были блестки, пластины, бархат для восточных принцесс, чьи нефтедоллары лились на моду du luxe

.

Именно Лулу в этот период вдыхала жизнь в образы Сен-Лорана, как будто ломая золотую клетку, где он задыхался. Кто еще, кроме Лулу, мог играть свадьбу в шароварах зуавов, детских перчатках и золотых сандалиях?! Кто мог так играть с аксессуарами, бабочками и тюрбанами, делая ежедневное появление постоянным сюрпризом?! «Настоящий талант Лулу де ла Фалез заметен и помимо ее профессиональных качеств. Он неоспорим. Ее шарм особенный, волнующий. Дар легкости сплетен в ней с безупречной остротой взгляда на моду. Интуитивный взгляд, врожденный. Присутствие Лулу рядом со мной — это нежный сон наяву», — говорил Ив Сен-Лоран.

Что бы он ни делал, он проносился как огненный грозовой шар по своей эпохе, чем был похож на Ролана Барта[702]

, который писал о вечерах в «Паласе»: «В любой точке, где бы ни находился, я забавно ощущаю себя в некоей императорской ложе, откуда руковожу игрой». Открытие этого «вертепа ночи» совпал с волной диско — с альбомом «Лихорадка субботнего вечера»[703]. «Смокинг, длинное платье или как вам захочется», — объявлял пригласительный билет на открытие от Фабриса Эмаера.

Через восемнадцать месяцев своего функционирования «Палас» набрал оборот в 25 миллионов франков, сразу побив все рекорды в профессии. Начались годы «Паласа», более семидесяти концертов в год: Бетт Мидлер, Мадонна, The B-52s, Том Уэйтс, Клаус Номи, Talking Heads, первый концерт Принца, Грейс Джонс… «Палас»! «Бесполезный, бесплатный, нарочито пафосный — каждый здесь найдет себе место», — говорил Фабрис Эмаер. Один мир заканчивался, другой начинался. «„Семерка“ была настоящим клубом с домашними вечеринками», — вспоминали завсегдатаи с ностальгией. «Палас» же гудел в звездной ночи, сияя тысячью красок, весело и бесстыдно. Туда ходили кутюрье искать свое вдохновение; женщины высшего общества — свою молодость; анонимы — свою дозу славы, называя себя Пахита Пакен, Мод Молино или Заза Диор; а все подряд — иллюзию быть вместе, как будто тысячи одиноких искали возможность слиться в большом котле.