Ив Сен-Лоран

Напротив модного Дома Ives Saint Laurent находится музей Сен-Лорана под руководством Эктора Паскуаля, аргентинца, который работал с Ивом в

Casino de Paris и театре l’Athénée

. «Ив — последний провидец, последний набоб, последний художник…» Как и многие сотрудники Дома, Эктор, казалось, обладал секретом, которого не было у других: «У меня был шанс узнать, что его сформировало». В архиве кутюрье тысяча театральных рисунков, три тысячи пятьсот платьев, не говоря уже об аксессуарах. «Сначала мы держали их здесь, как старые свитера, в сумке для воспоминаний. Я не знал тогда, что мог бы посвятить им всю свою страсть. Я здесь как мать», — говорил этот ароматно пахнувший джентльмен, «художник по образованию». Для него Ив Сен-Лоран — прежде всего человек театра. «В его рисунках есть поиск и отчаяние борьбы», — рассказывал он, показывая шесть версий, которые Ив сделал для «Двуглавого орла» Кокто, а затем платья для Арлетти, для возобновленных «Священных чудовищ»[734] (1966), весь в красном Двор Чудес для «Собора Парижской Богоматери» в

Casino de Paris, где были ходули, красные и розовые смокинги, клоуны, чья одежда была вышита языками пламени. И вот с оживших страниц появился целый мир акробатов, канатоходцев, орлов и балерин. Легионеры и «девицы мелкой добродетели» в розовых корсетах и сапфировом мехе голубой лисы. Ив Сен-Лоран определенно принадлежал к той же породе, что и Кристиан Берар. «Он рисует на чем угодно. Это очень опасно оставлять его с бумагой. Он все время рисует». Эктор Паскуаль жестко подытожил: «Мы на пороге банального мира, где директора заменят творцов…»

В 1980 году Ив Сен-Лоран создал костюмы и декорации для спектакля «Милый лжец» по пьесе Джерома Килти, адаптированной Жаном Кокто, с Эдвиж Фейер и Жаном Маре. Впрочем, он, «мечтавший жить на сцене с людьми театра», прекрасно понимал, что его время подошло к концу: «Был l’Athénée

, Жуве, Берар, мои первые влюбленности. Там была эта пара двух волшебных уникальных лебедей на фоне Баварского озера, которых Кокто заставил подняться в воздух, превратив их в королевских орлов, летящих к самым высоким горам. Мои первые влюбленности, трепет юности, задержавшейся перед этими незабываемыми мечтами. Я должен был возродиться, вернуть себя в реальность, забыть и уничтожить эту возвышенную роскошь. Вот почему я решил без единого колебания сделать декорации и костюмы для „Милого лжеца“. Я видел Эдвиж Фейер и Жана Маре. Она была женщиной, а он мужчиной. (…) Моя работа заключалась в том, чтобы служить им: попробовать уловить эмоции их движений и их сердец, освободить их от тяжести прошлого, каким бы прекрасным оно ни было. Они актеры сегодняшнего дня. Я должен был убрать все тени и сделал это с большой эмоциональностью. Я уверен, громкие имена людей, руководивших этим театром, и тень на стене этого шаловливого академика Кокто будут рядом с ними, чтобы выразить им свою нежность. Главное — не разочаровать их! Во имя любви к театру»[735].

В своей комнате в семнадцать лет он рисовал костюмы для «Королевы Марго». «В Иве всегда что-то жило. Он был таким с самого начала», — вспоминал Александр, парикмахер, встретившийся с ним еще у Диора. «В нем был внутренний свет, который понемногу стал проявляться». Для второй части пьесы тогда — королева Марго в сорок лет — Ив нарисовал черную корону, красное платье, вышитое черными пауками, с двумя длинными крыльями из тюля в крапинках. Портрет птицы-беды… Не он ли это сам?

В любом случае он отказался от театра ради моды. «Нет, это невозможно заниматься и тем и другим, — сказал он в 1980 году. — Я так больше не могу: это означало бы бросить все, что я сделал, выгнать на улицу пятьсот человек, которых я уважаю и люблю и которые платят мне взаимностью». Но не для того ли он это делал, чтобы оставаться единственным в своем роде? Чтобы вкусить единственно возможный сон среди своих бессонниц? «Я едва успеваю спать между двумя коллекциями…» Именно в этой борьбе он находил свою силу. Эта «яростная энергия, скрытая под деликатным спокойствием», о чем говорил Рудольф Нуреев, отражалась в его одежде.