Ив Сен-Лоран

1958 год. Появились намеки на стиль Rive Gauche, который будет запущен восемь лет спустя.

Ив Сен-Лоран не был ни предсказателем, ни социологом, но он обладал неутомимым умом, что делает человека непобедимым. Именно в этот период перелома, перехода от одного десятилетия к другому он выдал свои лучшие идеи. Он задевал границы возможного, заигрывал с хаосом, выставлял себя как картину, выжимал жизнь капля за каплей на подвижную картину времени, внимательно следил за первой минутой упадка, «за этой великой минутой, когда цивилизация становится изящной» (Кокто). Пусть он не рисовал пейзажи, портреты или натюрморты, но его главный «сюжет» содержал все, и любой его рисунок можно было поместить в папку под заголовком «атмосфера эпохи». Он легко вдыхал ее каждое утро: «Я никогда не ощущал, что в моей жизни были важные моменты. Просто брал на себя обязательства в более или менее важных ситуациях, но в глубине души я всегда оставался в стороне».

Ив Сен-Лоран, похоже, вкладывал в свои платья житейскую науку, которую другие используют в своих отношениях с людьми: искусство слушать, говорить, знакомиться, отвечать, уходить, соблазнять. Делал это хоть и неопытно, но не так уж невинно. Отсюда, без сомнения, и возникает сложность определения его таланта с 1958 года. Он не принадлежит к категории людей порядка и хорошего вкуса. Много позже он скажет: «Диор — это красивая картина, которую вешают на стену». Мужчина с поведением ребенка смотрел на послевоенную буржуазию: красивые дамы и удачные дельцы, чьим сыном он как раз и был. Она вернула Парижу статус центра элегантности, а сделанной в Париже любой безделушке (от Картье до Гермеса) придала статус совершенства. Но буржуазия не стимулировала появление новых форм, стараясь жить «как прежде».

Четыре года лишений были забыты для того, чтобы в центре внимания оказалась кокотка, обуреваемая предрассудками и боявшаяся перемен. Ив Сен-Лоран понимал, что этот мир подходил к концу, начиналась другая эпоха, открытая для всех возможностей, для всех опасностей, для любых обольщений. Мир, где можно было жить и дышать свободно.

Теперь его «муза» — это не притягательная блондинка, как Брижит Бардо, и не строгая послевоенная интеллектуалка в коротеньком костюмчике а-ля Симона Бовуар[188]. Нет, его музой стала другая, он скользил по ней глазами, думая о свободной женщине, о женщине-мальчишке 1958 года. Возможно, он искал воплощение Сесиль из романа «Здравствуй, грусть!», которая казалась то капризным ребенком, то женщиной, то инженю, жестокой, влюбчивой, безразличной. Или девочка Эмбер, персонаж книги, какую подруги детства читали втайне от родителей в Оране. «Да вы самое очаровательное существо, которое я когда-либо видел, клянусь самим дьяволом!..»[189]

. Случайно или нет, но помимо Виктории он заметил еще одну красавицу с восточным шармом — ее звали Светлана, ей было двадцать два года. Хорошо прочерченные брови, во время дефиле волосы были уложены в шиньон, а обычно естественно лежали на плечах густой чувственной волной. В окружении красного и розового цвета в ней было, как в девочке Эмбер, «что-то роскошное и жаркое», вызывавшее у мужчин «многообещающие ожидания». Она ясно это осознавала… «Куда больше из-за этой черты, чем из-за ее красоты, другие девушки злились на нее».

Ив заявлял журналистам, что не хочет знакомиться с Брижит Бардо, с раздражением, свойственным членам закрытого сообщества по отношению к новичкам, особенно если они сами недавно туда попали. Успех Брижит Бардо мог вполне серьезно раздражать не одну знаменитость. Начиная от Look (пять миллионов экземпляров) до L’Express, все журналы ставили ее портрет на обложках. Весь мир упал к ее ногам. Девять недель эксклюзивного показа фильма «И Бог создал женщину» в Нью-Йорке! Впервые после войны французский фильм имел такой успех. Но «Ева ХХ века» — совсем не тот тип женщины, какой искал молодой кутюрье. Как бы она выглядела в платьях, прятавших ее грудь?! Такие платья не подходят всем женщинам, у кого обхват груди превышает девяносто сантиметров! Долгое время он питал некоторое презрение к тем, кого Пруст называл «женщинами полностью экипированными»… Ему нравились лишь те, кто ставил ловушки мужчинам, — свободные, живые, смелые, влюбленные, томные, бесстыжие, порывистые, непристойные, опасные, неверные, непостоянные, ветреные, лживые, коварные, знаменитые, красивые, остроумные, раздражающие, провокационные. Разве еще в Оране он не рифмовал в своем стихотворении «Зачем говорить о любви?» слово «видные» со словом «бесстыдные»?!