Ив Сен-Лоран

Вернувшись в Париж, Ив Сен-Лоран открыл для себя по-новому этот город. Это был Париж мелких интриг, мертворожденных любовных историй, ничего не говоривших улыбок и вежливости, от какой хотелось сбежать. Мода зябко куталась в ностальгические мотивы. Она укрылась, чтобы не замечать ни умиравших старушек, ни молодых хулиганов, которые их терроризировали. Окончательно распрощавшись с картинками в стиле пин-ап, парижские модельеры вернулись к моде 1925 года на ближайший зимний сезон. Некоторые репортеры писали о непроходящем влиянии коллекции «Трапеция». На танцполах опять вошел в моду чарльстон, но воспоминания не спасали, ведь тени былых муз Монпарнаса теперь превратились в нервных алкоголичек в тюрбане. Les Lettres françaises, например, сообщала читателям, что Нэнси Кунард[250], эта весьма эксцентричная англичанка, «женщина с сотней браслетов», когда-то она владела многими сердцами, среди них и сердцем Луи Арагона, теперь находилась в полном унынии.

Ив Сен-Лоран чувствовал особое равнодушие, свойственное этой большой столице, где слова «я больше не люблю» оправдывали любой отказ в отношениях, а слова «я люблю» звучали как извинение. «Ив Сен-Лоран, преемник Кристиана Диора, надел военные нашивки!», «Ив Сен-Лоран — национальный герой Франции!» Воспоминания были похожи на пустые карманы, они не помогали. Два года назад его сравнивали с Диором, называли человеком, который спас французскую Высокую моду. В двадцать четыре года Сен-Лоран уже изведал грустную изнанку славы. Он пережил слишком много, чтобы выглядеть молодым, танцевать, как другие, под рок-музыку Элвиса Пресли или Билла Хейли. Во Франции началась мода на все английское. В 1959 году некая Мэри Куант[251] открыла лавку на Кингз-роуд. Девушки поколения бэби-бума меняли стиль жизни городских улиц. Ив Сен-Лоран словно принадлежал другому поколению.

«Из госпиталя, — вспоминала Виктория, — он вышел ошарашенным и одиноким. Ив — солдат?! Все равно что пытаться превратить лебедя в крокодила!»[252]. В разговорах его уже называли больным человеком. Начался тяжелый период забвения. «Но Пьер и я поддерживали его во всем, — продолжала Виктория. — Мы поддерживали его, верили в него, даже лгали ему, придумывая фамилии заказчиков, которые оплатят спуск на воду красивого корабля, на носу которого золотыми буквами будет написано „Ив Сен-Лоран“»

[253]. Ивонн де Пейеримхофф писала: «С тех пор Ив больше не мог найти равновесия. Он никогда не стал бы тем, кем был, без Пьера Берже».

Можно представить себе то тоскливое отвращение, какое ощущал в себе гордый человек, окруженный тщетными заботами. «Возвращение Сен-Лорана — платье-шаль», — объявил первым журнал Paris-Presse Intransigeant 18 апреля 1961 года. «Бывший господин Диор-2, вырванный армией из объятий кружев и воланов», вновь взялся за карандаш для своей постоянной манекенщицы, которая осталась его лучшей подругой. Из стен швейной мастерской, находившейся на улице Сен-Луи-ан-Иль и принадлежавшей неизвестной модистке, появилось это платье из розовой кисеи с вкраплением из страусиных перьев, «первое с момента его ухода на службу, комиссования и нервной депрессии». Виктория позировала фотографу в этом платье, со спины, в фас, и надела его на свадьбу своей подруги Филиппины де Ротшильд. Он также нарисовал эскизы двадцати пяти костюмов для балета «Комедианты» Анри Соге, с хореографией Ролана Пети, его транслировало французское телевидение.

Линия рисунка снова изменилась. Она выдавала новый характер подвижного шалопая, портрет той обезумевшей молодой буржуазии, что хочет якшаться с простым народом: с плохими парнями с танцполов на улице Лапп, с маленькими девочками со спичками, с акробатами из Зимнего цирка, с трубочистами в красных шапках, с эфебами из общественных туалетов, с Парижем поэтов и плохих парней, которых прославил Жан Жене. На этих темных улицах, в квартале Панамы, Ив мог найти для себя те запрещенные удовольствия, какие романисты всегда оставляли для денди и принцев, мечтавших о моряке, который увез бы их далеко-далеко, запрятав в чулан без окон.

По крайней мере, неожиданная анонимность позволила Иву увидеть Париж по-новому, проникнуть в его темные углы и ночные переулки, где наконец-то мог затеряться, вдохнуть необъятность «ночи с нежным лунным лицом». Еще в Оране, в своем длинном стихотворении «Снова на реке» он описывал «чудесного бродягу с победным видом» и «это распутное и ребячливое солнце»:

и сердце его бьется как прежде,и он себя узнает:вот он молодой в чистой рубашке,которую снимал, чтобы заняться любовью.

он смотрит на Сенуи думает о ней,о жизни и смертии о любви.он кричит:

«о, Сена, не вини меня,если я брошусьв твою постель,хотя таких вещей не надо делать».