Иван Болотников Кн.2

– Дерзка и крамольна однако ж, – протянул. Оглянулся по сторонам и добавил: – Но зело праведна. Давно пора барам по шапке дать.

– Да ты толком сказывай.

– И скажу! Грамота сия Большим воеводой царя Дмитрия писана. Велит Болотников истреблять бояр и дворян, добро же их делить меж люда подневольного.

– Знатно, крякнул детина.

Подошли еще несколько посадских, а вскоре у тына собралась огромная толпа.

Семейка доволен: ишь, как гудит народ, ишь, как всколыхнуло посадских слово Болотникова!

Не утерпел, отошел от избенки и нырнул в толпу. Шум, гвалт, бунташиые выкрики:

– Налоги и пошлины велено не платить!

– Праведно! И без того продыху нет. Неча на Шуйского жилы рвать! Сами с голоду пухнем!

– Неча и цареву десятину пахать. В украйных городах давно десятину кинули. И нам буде!

– Л может, облыжна грамотка, крещеные? – усомнился один из посадских. – Мало ли всяких воров на Руси.

– Вестимо, – поддакнул другой. – Чу, царевич Петр Фсдорыч объявился. А кой он царевич, коль его патриарх Гермоген христопродавцем и вором кличет.

– Истинно, православные! Никогда не было сына у царя Федора!

– И Дмитрия Иваныча давно в живых нет! Во младенчестве помер на Угличе. Слыхали посланцев царицы Марьи и святейшего? То-то. Мы, люди торговые, не верим в сии воровские «листы». Облыжна грамотка!

– Рвать ее! – рявкнул, пристукнув посохом, дородный калужанин в малиновом охабне.

– Не трожь! – толкая торгового человека в грудь, взвился могутный Нефедка. – Ведаем тебя, Куземку-ли-зоблюда. Всю жизнь богатеям подпеваешь. Готов посад за полушку продать. Прочь от грамотки!

– Ты на кого, голь перекатная, руку подымаешь? Ишь, взяли волю. Да я тебя, горлохвата, в Съезжую упеку. Хватай его, ребятушки!

На Нефедку навалились Куземкины дружки, но не тут-то было: за детину вступились слобожане. И пошла потеха!

Мимо проезжал мужик на телеге. Семейка остановил лошадь, вскочил на подводу, закричал во всю мочь:

– Буде носы кровенить, православные! Буде!

Утихомирились, глянули на незнакомою посадского, а

тот, усмешливо покачав головой, громко молвил:

– Чего попусту силу тратить? Спорили мыши за лобное место, где будут кота казнить. Так и вы. Криком да бранью избы не срубишь.

– А ты кто такой? Что-то тебя на Калуге не зрели. Откуль свалился? -¦ закричали из толпы.

– Странник я. По городам и весям брожу, правду сыскиваю.

– Ну и нашел?

– Нашел, православные. Вот она – правда! – указал рукой в сторону грамотки. – Все в ней истинно, Христом клянусь. Был в городах, своими глазами зрел. И в Кромах, и в Ельце, и в Волхове, и в других городах, что Дмитрию крест целовали, живут ныне вольно, без бояр и царских воевод. Живут без налогов и пошлин, без посадского строения и царской десятины. Вольно живут!

– А холопы как? – выкрикнул, протолкавшись к телеге, молодцеватый, широкогрудый парень с бойкими черными глазами.

– И холопам воля дана, нет на них боле кабалы. Царь Дмитрий повелел прежние указы порушить. Кабала с холопов снята. Снята, православные! Буде ходить под ярмом!

Толпа вновь загалдела.

– У нас же ярма хватает. Не жизнь – маета!

– Ремесло захирело! Воеводы и дьяки поборами задавили!

– Суды неправедные!

– А чего ж терпите? Аль охота вам в кабале ходить? – громко закричал Семейка.

Один из посадских дернул его за полу кафтана.

– Стрельцы! Лезь в толпу, спрячем.

К Девичьему монастырю скакали всадники в темнозеленых кафтанах; блестели бердыши на ярком солнце. Толпа смолкла, на Семейку устремились сотни выжидающих, оценивающих глаз. А он стоял на виду у всех – осанистый, коренастый, уверенный в себе; лохматились седые пряди волос на резвом ветру.

– Чего, сказываю, терпите? – неустрашимо продолжал Семейка, и слова его зазвучали набатом. – Пошто в нужде и неволе живете? Бейте бар, забирайте их добро, выкликайте праведных старост и судей!

Стрельцы, размахивая плетками и тесня толпу, подъехали к телеге.

– Взять лиходея!

Юшка Беззубцев явился в избу лишь под вечер. Был он в драной сермяжке, разбитых лаптях, дырявом войлочном колпаке. Сирый, убогий мужичонка, да и только.

– А тебя и впрямь не узнать, – сказал Болотников.

– Покуда бог милует, – устало улыбнулся Юшка. Весь день он сновал по городу: был на торгу, в кабаках, на людных площадях и крестцах; тайно подкидывал и вывешивал «листы», вступал с калужанами в разговоры.

– Посад раскололся, Иван Исаевич. Одни Шуйскому мирволят, другие за Дмитрия готовы стоять.

– А стрельцы? Эти небось на повстанцев сабли точат.

– Кажись, не шибко. Надо бы и среди них потолкаться. Дозволишь?

– Покуда нет… Что-то Семейка припозднился.

Ждали Семейку час, другой, но тот так и не появился.

– Ужель схватили? – обеспокоенно глянул на Болотникова Юшка. Иван Исаевич не ответил, молчаливо улегся на лавку.

Ночевали в избенке старого звонаря Якимыча, о котором Болотникову поведали вернувшиеся из Калуги лазутчики: старик надежный, когда-то в Диком Поле казаковал.

В избушке полумрак, чуть мерцает неугасимая лампадка под закоптелым образом Спаса. За волоковыми оконцами беснуется ветер; ветхая избенка скрипит, стонет, ухает, вот-вот развалится под дерзкими порывами сиверка.