Иван Саввич Никитин

Нельзя того же сказать о петербургском книжном дельце Н. А. Сеньковском, оказавшемся посредником прижимистым, неаккуратным и, мягко говоря, лукавым. Бывало, Иван Саввич получал от него коленкор, годившийся не на переплеты книг, а на подкладку кафтанов, портфели не для ношения чиновниками бумаг, а, скорее, для базарной провизии, циркули не для измерений, а для использования вместо молотков; известен случай, когда ловкач Сеньковский, дабы сбыть с рук лежалый товар, без ведома Никитина «всучил» ему несколько экземпляров книги «Молочные коровы».

В ответ на просьбу Никитина Н. А. Сеньковский прислал ему из Петербурга такого приказчика, от которого Иван Саввич, мечтавший о расторопном и грамотном помощнике, не чаял как избавиться. Прибывшая «столичная штучка», называвшаяся Григорием Чиадровым, будто бы явилась из пустейшего водевиля. Судите сами: не только русской литературы, но даже и правописания бывший содержатель какой-то захудалой гостиницы не знал, о его сведениях во французском говорить вообще не приходится; в лавке у Сеньковского он, оказывается, продавал книги «по нумерам». При всем этом новоявленный горе-приказчик был о себе высокого мнения и не без самохвальства говорил, что он послал в «Современник» статью о «крестьянском вопросе» («…да вот до сих пор что-то нет о ней слуху…»). «Со стороны эта история смешна, а меня она заставляет краснеть, — жаловался излишне доверчивый Никитин. — Книжный магазин — не дегтярная лавка, где всякая нелепость прощается продавцу потому, что он не более, как дегтярь, — и только». Несколько месяцев Иван Саввич терпел этого бестолкового малого, но, когда тот показал себя еще и жестоким человеком, в кровь избив мальчика для мелких услуг при магазине, пришлось с ним расстаться.

Расстался Никитин и со своим компаньоном Н. П. Курбатовым. Сюжет, как выше уже упоминалось, здесь иной: если в случае с Чиадровым попахивало хлестаковщиной с неприятным душком Ноздрева, то Курбатов напоминал другого гоголевского персонажа («…я останусь Маниловым…» — признавался он однажды М.Ф. де Пуле). Действительно, он не мог одеться без лакея, шагу ступить без прислуги. Никитин уже в самом начале своих деловых отношений с Николаем Павловичем верно угадал его сущность: «…неужели Курбатову суждено кончить свой (век), как кончает у нас большая часть: жить в деревне, говорить о правде, гласности, прогрессе и наедать живот? Грустно!» В апреле 1859 г. бывший компаньон укатил за границу. Этому предшествовал неприятный инцидент, о котором остался след в черновом письме Никитина. Из него видно, что «милостивый государь» Николай Павлович оказался не на той нравственной высоте, на которую возвел его поэт при первом знакомстве. Будущий судебный следователь не прочь был посплетничать, свести копеечные счеты, покричать о своих трудах в первые месяцы книготорговых связей с Никитиным. Письмо это, скорей всего, так и осталось неотправленным, и разошлись они мирно.

Некрасивая история компаньонства Н. П. Курбатова — всего лишь штрих провинциальных нравов. Нужно было иметь крепкие нервы, чтобы не обращать внимания на местные сплетни, подогреваемые книгопродавцами-конкурентами. Тон здесь задавал купец Гарденин, предприятие которого на страницах «Русского дневника» характеризуется как «грубая спекуляция». Сам поэт однажды так оценивал здешние дрязги различных «партий»: «Проснулась зависть, зашипели самолюбия, выползли на свет разные микроскопические гадины».

Но больнее всего воспринимал поэт-купец несправедливые укоры друзей, особенно И. А. Придорогина, со свойственным ему темпераментом и младенческой впечатлительностью обрушившегося на «милого Савку» за то, что он якобы забросил сочинительство стихов и весь отдался торговле. «Придорожка» (так его называли в узком кругу) с любовной тревогой описал один будничный день Ивана Саввича: «Часов с 5-ти утра или даже и ранее — от слабости совсем у него нет сна — напившись чаю и молока, он, как тень, бродит по улицам. Возвратившись к себе, усталый, он садится за счеты и коммерческие письма. В 8 часов он отправляется в свой магазин, где и пребывает до самого вечера. Оттуда он возвращается до того усталым, что едва бывает в состоянии дотащиться до дома, и, несмотря, однако, на все это, он снова принимается за счеты и выкладки. Наконец, измученный такою усиленной работой, он ложится в постель, но сон не приходит к нему…»