Иван Саввич Никитин

Предстоящая реформа 1861 г. горячо обсуждалась в кругу воронежских друзей Никитина. Еще в 1858 г. Н. И. Второв, сам десять лет тому назад отпустивший в Казани на волю своих дворовых людей, составил записку в пользу освобождения крестьян. Он же 6 августа 1858 г. писал из Петербурга воронежскому знакомому Н. Е. Гаршину (родственнику писателя В. М. Гаршина) о возможных кровавых последствиях «столь ненормального положения крепостных крестьян, которое ни в коем случае не могло долго удержаться». Характерны иронично-хлесткие комментарии Н. И. Второва на полях статьи либерала-реформатора К. Д. Кавелина «О крепостном праве в России». Так, в сноске к абзацу, раскрывающему невыгодность подневольного труда земледельцев, имеется пометка, в которой содержится явный намек на медлительность в проведении реформы представителей царской верхушки. Оценка статьи и направления мысли буржуазного реформатора видна из реплик его критика: «можно ли писать такой вздор…», «хоть и чувствует, что мало знает, а все учит» и т. п.

Вопрос о судьбе «прикованного сокола» живо интересовал Никитина; его письма к Второву и другим корреспондентам полны тревожных размышлений об освобождении русского мужика из-под ярма крепостного рабства. Причем в начальный период обсуждения этой проблемы поэт еще испытывал некоторые иллюзии относительно решения крестьянского будущего «сверху» и был захвачен намечавшимся демократическим процессом, хотя, правда, и беспокоился за его свободное течение («Не будет гласности, — писал он, — не будет и толку; без нее возгласы о взятках и проч. и проч. — выстрелы на воздух»). Когда в Воронеже, как и в других городах, возник соответствующий комитет, поэт испытал разочарование в результатах его деятельности. «О наделе землею нет и помину, — сообщал он Второву о демагогических разглагольствованиях местных помещиков. — Заметьте, что это мнение — почти общее. Как Вам покажутся наши господа с таким умом и гуманностию такого рода? Здешние крепостники во главе с князем И. В. Гагариным делали все, чтобы реформа обернулась новой изощренной кабалой для крестьян». О воронежских «либералах» язвительно писал герценовский «Колокол» 1 марта 1861 г.

Никитин жадно ловил все известия, касавшиеся глубоко волновавшей его проблемы, выражал крайнее нетерпение, если запаздывали свежие сообщения от Второва, вместе с чиновниками-сослуживцами занятого в министерстве внутренних дел черновой работой этого рода: «Скажите, ради Христа, что у Вас нового, в каком положении вопрос об улучшении быта крестьян

, — теребил он друга, раздраженно отзываясь о воронежских обскурантах: — Некоторые помещики поговаривают, что, Бог даст, все останется по-старому; слышите ли: Бог даст!»

Примечательно, что поэт одним из первых разглядел истинное лицо Шедо-Ферроти (псевдоним реакционного литератора, агента царского министерства в Брюсселе Ф. И. Фиркса), познакомившись с французским оригиналом его статьи «Этюды о будущем России», в которой с целью предотвращения революции проводилась гнусная идея личного освобождения крестьян без земли в течение двадцати лет. Объясняющийся по-французски русский барин, комментировал Никитин, пуще всего страшится слова «свобода», боится раскрытия литературой общественных язв. Можно предположить, что свое возмущение позицией «русского барина» автор строк «Падет презренное тиранство…» передал молодому приятелю Л. П. Блюммеру, выступившему позже, как и Д. И. Писарев, против клеветнической брошюрки Шедо-Ферроти (Фиркса), направленной в адрес Герцена.

Высочайшее положение о «даровании» крепостному народу свободы было объявлено в Воронеже 10 марта 1861 г.

«Манифест об освобождении крестьян был принят довольно холодно», — писал Никитин по этому поводу и беспокоился, что «в некоторых закоулках нашей святой Руси не обойдется без больших или меньших волнений, а это было бы грустно».

Поэт не ошибся в своем предвидении. Как и по всей стране, в Воронежской губернии вспыхнули крестьянские бунты. Отказавшиеся принять «Уставную грамоту» крестьяне села Верхняя Тишанка подожгли помещичьи постройки, начали рубить барский лес, оказывать сопротивление властям. Прибывшие три батальона солдат учинили зверскую расправу над «смутьянами», позже многих сослали в Сибирь. Губернатор Д. Н. Толстой вспоминал эту и другие экзекуции: «У меня в губернии нашлось более 10 тысяч душ крестьян в одном уезде, оказавших открытое неповиновение полиции. Я должен был ехать на место, взяв с собою командированного ко мне генерала свиты Его Императорского Величества (Н. К. Мердера. — В. К.). Неповиновение было прекращено только с помощью силы». Об этом побоище сообщил «Колокол», за что, кстати, его сиятельство был очень обижен на Герцена. Нельзя не упомянуть, что И. С. Никитин к тому времени уже не питал иллюзий относительно просвещенности своего бывшего издателя-мецената. «Г[раф] Т[олстой], — писал он, — не оправдал надежд, которые возлагало на него воронежское общество…» — и далее говорил о тщеславных замашках титулованного администратора.