Иван Саввич Никитин

Робкие подступы к изображению в литературе героев из духовного быта предпринимались и до Никитина, но, как правило, все это были или экзотические второстепенные, или сентиментально-идеализированные персонажи. Н. В. Гоголь, В. Т. Нарежный, Н. Д. Хвощинская (псевдоним — В. Крестовский) и немногие другие осторожно, чаще в добродушно-юмористических тонах, показывали представителей клерикального мира.

«Всякая попытка беспристрастно осветить фактическое положение церковных дел, — пишет А. Л. Котович, один из историков казенного благочестия, — легко попадала в категорию «вредных для общественного мнения». Исследователь того же «ведомства», Н. А. Котляревский, замечает, что во второй половине XIX в, «тема в цензурном отношении была почти что запретная».

«Воронежская беседа», где печатался «Дневник семинариста», проходила цензуру в Москве в январе — марте 1861 г: Надзор вели Я. Прибыль и И. Бессомыкин; первого из них фольклорист А. Н. Афанасьев называл в одном из своих писем в Воронеж в числе «идиотов и скотов», мало чем отличался от него и другой стражник словесности. В результате «Дневник семинариста» был урезан (исключена была сцена, где говорилось об инспекторе и розгах, выброшены стихи Кольцова: «Чистая моя вера, Как пламя молитвы. Но, Боже! и вере могила темна…»).

Трудная история прохождения в печати «Дневника…» — это его, так сказать, внешний сюжет, но еще более сложной выглядит проблема внутренняя — то, как созрело в Никитине сознание негодности всего института богословского образования и воспитания.

Шелуха семинарского начетничества слетела с него не сразу. Процессу отрезвления помогло знакомство с лучшими образцами отечественной и зарубежной словесности, особенно притягательным был, по его выражению, «Свет ты наш Белинский!».

Его мысль двигалась явно в материалистическом направлении через осознание природы, общества и человека. Пантеистическое[10] чувство Никитина чуждо мистицизму, оно свободно и реалистично, недаром он провозглашал: «…Мать моя, друг и наставник — природа…» Такое настроение противостоит ощущениям ранних русских романтиков, видевших в природе непостижимую тайну. Не случайно поэт отрицал эстетику В. А. Жуковского, «который почти во всю жизнь ездил на чертях и ведьмах, оставляя в стороне окружающий его мир…».

Что касается восприятия Никитиным общественного устройства, то оно шло от покорности современному ему правопорядку до решительного призыва к его коренной ломке.

Наконец, о религии и человеке в никитинском миросозерцании. Проблема слишком серьезна, чтоб ее решить мимоходом, но высветить главное возможно. В этом плане примечательно признание поэта А. Н. Майкову 25 марта 1856 г.: «Помните ли, в своем последнем письме ко мне Вы, между прочим, выразились так: старайтесь выработать в себе внутреннего человека. Никогда никакое слово так меня не поражало! До сих пор, когда я готов поскользнуться, перед моими глазами, где бы я ни был, невидимая рука пишет эти огненные буквы: постарайтесь выработать в себе внутреннего человека» (выделено Никитиным. — В. К.). Мысль о нравственном самосовершенствовании личности станет для него одной из излюбленных.

Реальная мечта о нравственно здоровом, морально красивом человеке роднит Никитина со Львом Толстым, предвещавшим его творчеству большое будущее.

«Преждевременная смерть помешала Никитину утвердиться в материалистическом понимании природы, — пишет Н. В. Головко, — но «Дневник семинариста» свидетельствует о его стремлении понять основные вопросы бытия в духе передовых философских идей своего времени».

«Дневник семинариста» — единственное прозаическое произведение Никитина, закономерное завершение его подступов к эпосу. К этому роду литературы он шел и через постижение драматургических элементов искусства слова — недаром его поэтические творения разыгрывались на многочисленных сценах, а в письмах содержится значительный сюжетно-игровой момент. Любопытный факт: один гастролировавший в Воронеже актер еще в 1854 г. сообщил в «Санкт-Петербургских ведомостях», что «даровитый согражданин Кольцова Никитин… намерен трудиться для театра и написал уже несколько народных драматических сцен». Конечно, это были лишь слухи, но весьма характерные.

Откроем «Дневник семинариста».

«Пишу то… что затрагивает меня за сердце», — исповедуется в своих записках Василий Белозерский, пытливый и наблюдательный юноша, наделенный от природы доброй душой и кротким характером. История духовного роста семинариста и составляет содержание повести. Форма дневника как нельзя лучше отвечала замыслу Никитина — раскрыть внутренний мир рядового разночинца. Традиционные рамки дневникового жанра автор творчески расширяет — здесь и зарисовки крестьянского и священнического быта, и сценки семинарской жизни, и портреты разных типов — от мальчика на побегушках до профессора семинарии, что создает живую и цельную картину одного из темных углов российской провинции.