Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

По избранной дороге Борис благополучно доехал до столицы Руфия, сожрав по пути все съестные запасы и наивно насмехаясь над пророчеством. В старину писали. А чему только в старину не верили? В Змеев Горынычей, Кощея Бессмертного, Снегурочку и курочку Рябу, может, они в старину и были, но в наш современный век их и в музеях не сыскать.

Столица особого впечатления не произвела — столица, она и в Африке столица, — все столицы одинаковы. Город стоял на обрывистом берегу реки, окруженный семью холмами. В кремль, обнесенный высокой деревянной стеной, от посада вела широкая дорога, присыпанная белым речным песком. Вдоль неё тянулись обнесенные палисадниками домики посадских, выше — купеческие терема, просторные пятистенки зажиточных ремесленников и мастеров. Дорога упиралась в деревянные ворота — парадный выезд царя, защищенные двумя квадратными каменными башнями.

Подойдя ближе, можно было разглядеть зевающие и скучающие лица бородатых стражников, преющих в железных доспехах. В купеческом квартале, зайдя перекусить, а заодно разузнать свежие новости и старые сплетни, Борис задержался. Ранний посетитель, если он первый, всегда дорогой и желанный.

Царевич усмехнулся, когда выглянула из кухни и тут же исчезла любопытная хозяйка. Интересуется. Еще бы, мы люди видные, — Борис горделиво расправил саженные плечи, втянул нависающий над ремнем живот.

— Мама, — дочка окликнула высокую женщину, взбивающую руками в деревянной кадке тесто, остро пахнущее пивными дрожжами. Женщина посмотрела на дочь, не переставая разминать тесто:

— Что случилось, Уля?

— Я красивая?

— Тебе это кто-то сказал?

— Я тебя спрашиваю, — дочка нетерпеливо топнула ногой.

— Как тебе сказать, привыкла я к тебе, — вздохнула мать, опуская глаза в кадку.

Уля подошла к стене, на которой висело небольшое зеркальце.

— Тогда чего он так смотрит на меня?

— Тот бугай? Он вторую порцию доминает.

— Кто как работает, тот так и ест. Он на меня так смотрит…

— Понравилась, — пробормотала мать, тяжелые кулаки забухали по тесту.

Уля вышла в зал.

— Еще блинчиков?

— Нет, спасибо, — поспешил ответить Борис, тяжело отдуваясь. — В дальней дороге оголодал, но сегодня вернул все затраченные калории, — он заговорщицки подмигнул Уле.

— Понравились блины?

— Понравились.

— А чего на меня так смотришь?

— Нельзя, что ли? — Борис рассмеялся. — На кого здесь еще смотреть? — царевич поднял кружку с холодным кефиром, отпил, выкрасив губы и усы белым. Вытер рукой усы, облизал губы.

Уля покраснела, отвела взгляд в сторону.

— Смотрите вы как-то провоцирующе.

— Это как? — Борис допил кефир, вытерся рукавом кафтана.

— Словно в женихи набиваетесь.

— Чего? — Борис громко расхохотался. — Это я набиваюсь?

— Ага, говорите тут всякие глупости.

— Я? Ничего я не говорил, — возмутился царевич.

— Моя мама говорит, что все дружинные люди брехуны.

— Я брехун? Я вообще не здешний, а заезжий. По делу.

— Приезжим, тем более, веры нет.

— Хозяюшка, я — царевич, я всегда правду говорю.

— Все вы так говорите, — глаза Ули насмешливо заблестели. — Действительно, какой из тебя жених.

— Не понял, из меня что, плохой жених? — Борис еще больше развернул крылья плеч, живот убрать было невозможно. — Самый что ни на есть — жених.

— Я и вижу. Воевал много?

— Вестимо. Воевал, — Борис вскинул подбородок, насупил взгляд. — Я в этом деле — ветеран: медали имею и грамотки.

— Я и говорю — калека.

— Кто калека? Я — калека? — Борис возмущенно отодвинул стол, тяжело поднялся и грозно встал перед девушкой. Отметил про себя, что глупая хозяйка не уступает в росте. «Зверь, а не баба», — пронеслась одобрительная мысль. — С чего ты взяла, что я калека?

— Сам сказал, — Уля застенчиво улыбнулась, отвела взгляд.

— Когда я тебе такое сказал?

— Ты сказал, что много воевал и не можешь быть женихом.

— В смысле?

— На войне как на войне, кто с мечом, кто на коне; там всякое может случиться. Бывают и членовредительства.

— И что?

— И все, — карие глаза насмешливо посмотрели на Бориса.

Царевич понял, что над ним издеваются, покраснел.

— Не было никаких членовредительств, — буркнул он.

— Вот я и говорю: явился сюда и смотришь так, будто предложение делаешь.

— Я?

— Ты.

— Тебе?

— Мне, — карие глаза выдержали яростный и гневный взгляд царевича.

Из кухни вышла мама, такая же высокая и широкоплечая, как дочь. Более зрелые карие глаза окинули Бориса выразительным взглядом.

— Этот, что ли, твой жених?

— Он самый, — радостно подтвердила Уля.

— Послушайте, мамаша, ваша дочь меня с кем-то путает.

— Это ты её с кем-то путаешь, — мать вплотную подошла к оробевшему Борису. Грозно посмотрела на него. — Моя дочь ни с кем не путается. А ты уже меня мамашей кличешь и Уле моей женитьбой голову задурил.

— Женщина, я блины зашел поесть! — воскликнул Борис.

— Не ори, — осадила мама. — Все — чуть дело, сразу в кусты. Что ты в нем нашла доченька, хиляк какой-то?

— Я — хиляк?! — закричал, не на шутку сердясь, Борис.

— Ну, мама, — Уля оценивающе, словно впервые видела, посмотрела на царевича, — хиляк, — вынесла она вердикт.

— Моя дочь с одного удара снесет тебя на землю.

— Меня? — Борис, улыбаясь, посмотрел на женщин.

— Тебя, тебя.