Иван Васильевич – грозный царь всея Руси

Он пребывал в таком расстройстве, что сразу по возвращении, в апреле 1548 г., пешком отправился в Троице-Сергиев монастырь. Каялся, молил милости у Господа, ниспославшего новую кару. Зато для Сильвестра беда стала подарком, преподносилась как доказательство — царь еще не искупил свою вину. Позиции священника укрепила и перемена в Благовещенском соборе. 6 января 1548 г., на Крещение Господне, его настоятель, духовник царя Федор Бармин вдруг объявил, что «разнеможеся», и ушел в монастырь. И.Я. Фроянов обосновывает версию, что на душе у него лежал тяжкий грех, участие в провокации после пожара, когда погибло множество невиновных людей. И как раз в светлый праздник священник раскаялся, решил замаливать это преступление [223].

Но могло быть и так, что его вынудили уйти угрозами или шантажом — судя по всему, на место настоятеля рвался его подчиненный, Сильвестр. Хотя вожделенную должность он не получил. Помешать ему мог только Макарий. И в данном случае ему помогло как раз отсутствие Ивана Васильевича, которым уже манипулировали советники. Настоятелем Благовещенского собора был наскоро поставлен некий священник Яков. Но он был временной фигурой, вокруг поста настоятеля, получавшего официальный статус царского духовника, закрутилась возня на целый год.

И при временном Якове Сильвестр перехватил роль духовника самочинно. Курбский прямо называет его «исповедником» Ивана Васильевича. Царь тоже признал впоследствии, что «для совета в духовных делах и спасения своей души взял я попа Сильвестра… и я, зная из Писания, что следует без сомнения покоряться добрым наставникам, повиновался ему добровольно, но по неведению» [224]. Повиновался так, как положено повиноваться духовному наставнику, — «без сомнения», безоговорочно.

Но Сильвестру требовались вовсе не покаянные паломничества Ивана Васильевича по монастырям. Грехи он указывал царю в общем-то реальные: разгулявшиеся в России «неправды», притеснения и обиды простых людей. Однако в качестве лекарства предлагалось окружать себя новыми советниками — бескорыстными, честными. Подбирали их, конечно же, сам Сильвестр и Адашев. Около Ивана Васильевича сформировался кружок, который позже, уже сбежав за границу, Курбский обозначил литовским термином «Избранная рада». То есть совет лучших, «избранных» людей. Все попытки историков найти ему некие русские аналоги оказываются неудачными. Потому что этот кружок вообще не был каким-либо легитимным органом власти [225].

Это была структура сугубо неофициальная. И настолько скрытная, что до сих пор никто не знает даже ее точного состава! Документы позволяют доподлинно установить только два имени, князья Дмитрий Курлятев и Андрей Курбский. Очевидно, были и другие, но о них нам остается только гадать по их близости с Адашевым, Сильвестром, Курбским, по отзывам о них в сочинениях изменника. Изначально вся сила «Избранной рады» заключалась во влиянии на царя, и действовала она «из-за кулис», через царя. И через бояр, с которыми были связаны члены кружка. В первую очередь они нацелились на кадровые перестановки. Под неугодных вели подкопы, выискивали компромат. А вместо них продвигали собственные кандидатуры. Как писал Грозный, «ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша, и тако во всем своя хотениа улучиша» [226]. Рекомендовали своих людей государю для возвышения, пожалований, наград. В результате к началу 1549 г. в Боярской думе осталось лишь четверо бояр, находившихся там до пожаров и мятежа 1547 г., а новых добавилось 18! [227]

«Избранная Рада» развернула подспудную борьбу и против Макария. Об этом встревоженно писал митрополиту Максим Грек. В одном послании сообщал о недругах Макария, противящихся его «священным поучениям», о чем он, Максим, слышит «во все дни» [228]. В другом предупреждал о «воздвизаемых» на митрополита «неправедных стужаний» [229]. Но в данном отношении советникам удалось лишь оттеснить святителя от Ивана Васильевича, отодвинуть на второй план, подменить его наставничество поучениями Сильвестра. Против Макария государь не обратился, сохранил к нему глубокое уважение, внимал его мнениям.

Но ведь и война продолжалась. Летом на южные рубежи обрушились крымцы. А казанцы решили отомстить за набег русской конницы. Их орда двинулась вдоль Волги, опустошала окрестности Галича и Костромы. Костромской воевода Яковлев присоединил к гарнизону ополчение из жителей, вывел из города и на Гусевом поле разгромил один из татарских загонов. Но повторить удар по Казани царь пока не мог. Требовалось отлить орудия взамен утонувших. А Пушечный двор сгорел во время пожара, и ливонцы не пропускали в Россию медь. Война требовала и денег, а казна сильно издержалась на прошлый поход, на восстановление столицы.