Из майсов моей Бабушки

Я пригрелся в автобусе и заснул. И, конечно, проспал свою остановку, проехал по проспекту «Правда» аж до кинотеатра Сары-Арка, который был раньше самым популярным у жителей микров. Выскочив, я перешел дорогу и уставился на кинотеатр. Он переживал не лучшие времена. Под небольшим ветром раскачивалась чудом сохранившиеся афиша, нарисованная вручную. Размер ее был примерно четыре на три метра. Афиша анонсировала советский фильм «Транссибирский экспресс». На ней был изображён статный актер Асанали Ашимов с наганом в руке. Главный казах советского кино был настолько похож что, если бы сейчас ту афишу обрамить соответствующей рамой, она бы вызвала нешуточный интерес у коллекционеров артефактов советского кино. Ашимов был еще из той плеяды советских мастеров кино, которых, к сожалению, становится все меньше и меньше.

Я стоял и смотрел на афишу вспоминая все свое детство и раннюю юность, а потом отправился домой пешком. Придя во двор, сразу направился в подъезд Егора-портного. Взбежав на его этаж, я нажал кнопку звонка. Егор возник в открытой двери с ножницами и куском тряпки. Я снял куртку и протянул портному.

— Привет, Егорыч! Хочу отдать свою куртку тебе, возьми, дарю!

— Ты с ума сошёл! Классная куртка, ты с какого дуба упал?

— Возьми, она действительно классная, но только очень странная.

— Как это странная, что в куртке может быть странного?!

— А ты поноси, узнаешь.

Я попрыгал вниз по лестнице и на пролёте я выкинул кулак и проорал «And Justice for all!» В одном свитере я выбежал на улицу благо что я жил в соседнем подъезде, зашёл в дом, встал у окна и шёпотом в небо сказал:

— Справедливость для всех!

Шансон

Стоял жаркий июнь 84 года. Мне 16, я «готовился» к сдаче экзамена по педиатрии после первого курса медучилища, которое стоит в нашем городе на улице, название которой радовало слух всех женщин, а именно, 8 марта.

Я приехал часиков в двенадцать домой, с предварительной консультации, а назавтра предстоял экзамен. Я очень хотел есть, но ничего дельного, кроме размораживающегося в мойке мяса, не нашел. Раздался телефонный звонок, и я, еще не успев поднести трубку к уху, услышал сплошную речь Ба.

— Пришел? Где твоя мать, шлендра?! Вот я ей устрою, там на столике она должна тебе была оставить 80 копеек, сходи в «кулинарку» съешь дунганскую лапшу, возьми двойную, там хватит! Все!

Из трубки раздались короткие гудки.

Вот, как она так умеет?

Я сгреб мелочь «на карман» и вышел на улицу.

Напротив соседского подъезда, на бордюре, орлом сидел Баха.

— Салам, братан.

— Салам.

— Че, есть че? — прогундосил Баха, опустив веки наполовину, выделывая из себя Алма-Атинского блатного.

— Не употребляю, и тебе не советую.

— Хе! Не советует он! — гундел в нос растягивая слава соседский «крутой». — А че, куда двигаешься?

— В кулинарию, за дунганской.

— А давай, ты потом пахаваешь? Возьмем по бутылке пива, у меня, вот, синтик есть! — гундел Баха дальше. Но я его уже не слушал, так как из кустов за спиной Бахи, на полусогнутых вышла его апашка (бабушка).

Это та была то апашка, которая любила помолчать с моей Ба на скамейке, возле подъезда.

Апашка была в широк белом платье, на ногах национальные мягкие сапоги с орнаментом, поверх которых были надеты калоши, на голове туго замотанный платок. Иногда она ходила с палкой наподобие посоха. Апа держала свой посох над головой, как самурай держит меч. Мелкими шажками, стараясь не издавать шума, она подкрадывалась к Бахе.

Я расширенными глазами лупил на апашку.

«Самурай» в калошах поднес указательный палец к губам, и следующим движением ладони вниз, показала мне чтобы я молчал, и смотрел на ее внука. Я послушно опустил глаза на «блатного».

Апа ускорилась — и хрясь! — Баху по спине со всего маху.

Я успел сделать шаг в сторону, чтобы освободить Бахе пространство для инерционного маневра.

Баха выпрыгнул вперед.

— Сен ақымақ, бос жүрсің, бар үйге, сволуш! — закричала апа.

Я согнулся от смеха напополам.

Апа, перехватив «катану», и превратив ее в копье, била Баху в спину уже, как кием об шар. Баха растворился в темноте подъезда, как ниндзя. Я уже ничего не слышал, так как смех меня душил, из глаз лились слезы, к животу подходил спазм.

Придя в себя после показательной «казни» Бахи, я почувствовал усилившийся голод. Поднявшись по каменистому пригорку, я оказался в кулинарии.

В зале у самого входа стояла полу «коробка» с кассой, в которой сидела полная кассирша, напротив была открытая кухня, и процесс был весь навиду.

Очередь была человек из пяти. Голодные строители в робах составляли основной ее костяк Кассирша давила на кнопки и крутила ручку сбоку аппарата выкрикивая в зал.

— Аида, дунганской два, хлеб четыре, компот три!

Строители хватали чек и выстраивались в следующую очередь на раздачу. Я положил сорок копеек на тарелочку с надписью «Алма-Ата-Трест-Ресторан».

— Аида, — закричала кассир, — дунганская один, хлеб два!

Я перешёл в очередь, напротив. И тут как всегда меня заворожил процесс.