Ба опрокинула рюмку с валерьяной, я побежал и выключил музыку, как бы они еще чего такого не спели.
— Ты где это взял? Арабская твоя морда.
— Ба, да на базаре, тебе купил, в чем проблемы?
— Проблемы?! Не, мне нравится твое «в чем». Проблемы могут быть, потому отдашь мне, я припрячу.
— Ба, не 20 год, всем по барабану, венгерский диск. Все нормально.
И тут понеслось, как всегда.
— У нас в местечке жил аккордеонист, звали его Мойша, или Мишка, хромой был. Он ходил по праздникам и свадьбам со своим аккордеоном.
Эту песню он пел, когда все уже были навеселе.
— Не понял?
— Ну, когда начинались танцы, он играл че-нить веселое, как все говорили, давал гопака. Потом все доходили до цугундера, и намечалась драка. Тогда Мойша затягивал эту песню, каждый куплет он пел на разных языках.
— А на разных зачем?
— Это были тридцатые годы, мы жили в небольшом городе, во дворах жили люди разных национальностей, в основном русские, украинцы, евреи, молдоване. Так вот, Мойша пел на всех языках, и народ успокаивался, уж не знаю, почему она так на них действовала. Но самые задиры были евреи, как напьётся так начинается: «ты меня уважаешь?!» Потом уже тут, в Алма-Ате, сидел на Никольском базаре один безногий, но пел на русском. Ну-ка, еще раз поставь.
Я поставил стрелу на диск.
Ба вернулась к готовке, и уже довольная подпевала.
— После войны, я писала тети Бети, и спрашивала за Мойшу. Его угнали в Германию, там и сгинул в газовой камере. Хороший был парень. Только у этих сестёр текст немного другой.
Моя дочь, которой пять лет, за любое действие всегда требует компенсацию в виде сладкого. Сегодня мы пошли к педиатру и, естественно, после похода к врачу пришлось идти через супермаркет. Пока она вертела шоколадные яйца в огромной коробке, я взял с хлебной полки длинный багет. На улице:
— Па, отломай мне кусочек хлеба.
— Голодная? Сейчас обедать будем.
— Па, ну отломай, быстрого хлеба хочется.
— Почему быстрого?
— Да он как-то быстро съедается.
В начале 80-х годов у нас в Алма-Ате произошло событие, которое было-таки событием. А именно во Дворце спорта проходила международная выставка пекарей хлеба. Итальянцы, японцы, французы и еще пара кап. стран поставили свои хлебопечки и пекли. Для народа это было удивительное событие. Потому как французы пекли багеты и бесплатно раздавали длинные горячие батоны. Очередь стояла с пару километров.
Длинный багет был диковинкой.
Дело было летом, и мы с дружком каким-то образом туда попали. Мы обежали всю выставку, особенно постояли возле японцев, которые готовили пирожные удивительных в то время форм и размеров.
Простояв очередь, мы урвали по паре батонов. Весело жуя и удивляясь новому вкусу хлеба, мы прыгнули в автобус.
— Ба, привет, смотри что я привез! — я схватил батон и, как саблей, размахивал хлебом.
— Не маши хлебом, положь на стол.
Ба встала над багетом.
— Где ты это взял?
— Выставка Ба, капиталисты хлеб пекут, свой.
Ба взяла багет и взвесила на руке.
— Баловство какое-то, он же ничего не весит, он пустой, только корка.
Ба взяла нож и отпилила край, который половиной рассыпался на крошки в ее руках.
— В войну пекли похожий, много дрожжей, потом желудок болит, и ни намазать на него, и ни помакать. Ерунда. Это не хлеб.
— Ба, а что хлеб?
— Пойди в магазин да посмотри.
— Ба, а то я не ходил.
— Все, иди, я завтра покажу тебе, что такое хлеб.
На этом разговор и закончился.
Ба закрылась на кухне, включила радио.
Через стекло кухонной двери было видно только спину Ба и мучную пыль под ансамбль домбристов.
Вечером я зашел на кухню, на столе стояла огромная кастрюля с тестом, сосульки теста покинули края кастрюли и свисали до стола. Я машинально протянул руку к тесту, чтобы заправить его обратно.
— Не тронь, шлемазел, весь вкус испортишь. Видишь, как дрожи разошлись, получают удовольствие, они сейчас как во дворце. А если ты им дворец сломаешь, то все, хлеб будет не тот.
— Да ладно, Ба, не трогаю.
Наутро я проснулся от запаха горячего хлеба. Кроме того, жар духовки распространялся по всей квартире, и было душно. Я пришел на кухню. Ба выкладывала горячие прямоугольные буханки на столе.
— Эх, нет форм, приходится на листе печь. Ну, с одной стороны, это даже хорошо. Умывайся, будем завтракать, пока хлеб горячий.
Умывшись, я налил себе чай и сел перед хлебом. Ба виртуозным движением ножа отрезала ломоть
— А вот сейчас, пока горячий, быстро маслом.
Она взгромоздила на ломоть большой кусок сливочного масла, и он начал медленно таять заполняя все хлебные поры. Вручив кусок мне, стала наблюдать. Я укусил обжигающий хлеб с маслом. «Рот обрадовался», такого густого хлеба я не ел никогда.
— Ба, очень вкусный, но очень плотный, несмогу доесть. И зачем так много напекла, зачерствеет?