Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

В его немного прищуренных глазах светилось столько ума и веселости, а в улыбке было так много добродушия и привета…

«Настоящий добрый король из старинной сказки Андерсена», – думал я.

Тут же ему иногда приносили бумаги для подписи, или он сам читал и вникал в дела, совершенно не стесняясь присутствием других, а окончив свои занятия, снова оборачивался к нам, делился своими впечатлениями и заботливо расспрашивал о наших…

Запомнился мне и вход в громадный парк, охраняемый в течение долгих лет одним и тем же полисменом, и та громадная фигура какого-то индийского божества, которая находилась совсем недалеко от главного дома.

Смутно помнится и самый парк с его гигантской колоннадой сосен, обвитых доверху плющом, и изумительно красивое озеро.

В этом же парке была и длиннейшая аллея из домиков и клеток, в которых были собраны охотничьи собаки всех пород мира вплоть до наших хортых и густопсовых борзых. Тут же паслась и крошечная лошадка нашей вятской породы, а в другом месте находился и наш орловский рысак.

В этом же парке были построены недалеко один от другого два маленьких, почти игрушечных коттеджа «York Cottagen» и «Appleton Hous», предназначенных, один, совсем крошечный, для пребывания королевы Моод и короля Гаакона, другой, немного обширнее, для семьи наследного принца Уэльского.

Несмотря на такие ничтожные размеры, жить в этих домиках можно было уютно и довольно удобно.

Через несколько недель наступал день рождения короля, и обе семьи вскоре после нашего прибытия приехали также погостить в Сандрингхам.

Я впервые познакомился тогда с будущим королем Георгом V и его супругой (Марией. – О. Б.). Их дети были тогда еще совсем маленькими.

Принц Уэльский в те дни был действительно поразительно похож на нашего государя. Одетые в одно и то же платье, они казались бы совершенно близнецами, и их нетрудно было бы смешать, несмотря на более темную окраску волос у принца.

Но в интонации голоса, манерах, выражении глаз и улыбке чувствовалась уже большая разница; вероятно, различны были их характеры и привычки. Принц Уэльский, по рассказам придворных, очень любил, как и наш государь, море и моряков; говорили также, что он был очень замкнут и неразговорчив.

Последнего я лично не заметил. Во время наших совсем кратких неофициальных встреч он всегда был очень общителен, оживлен и весел.

Из остальных построек мне запомнилась еще небольшая каменная деревенская церковь, в которой королевская семья и мы бывали по воскресеньям, и очень смутно небольшая деревушка, приютившаяся сразу за парком.

Вот все то из обширного внешнего, что мне удалось сохранить в памяти за эти долгие годы. Если бы со мной находился сейчас мой старый Лукзен, он сумел бы мне напомнить многое, что могло бы, быть может, показаться интересным и не для нас одних. Память на мелочи у него была изумительная, а наши путешествия его всегда преображали. Довольно апатичный, не любопытный, мало чему удивлявшийся дома, он за границей оживал, всему удивлялся и, несмотря на свой русский патриотизм, от всего приходил в восторг.

В Италии его покоряли святыни, в Англии, насколько я помню, – еда и растительность.

– Ах, Анатолий Александрович, – говорил он мне несколько вечеров подряд, когда я ложился спать, – какие у них тут в парке деревья! Вот так деревья! Изумляться можно… все бы ходил их смотреть… прямо не оторваться.

– Ну что вы, Владимир Андреевич, – усовещивал я его, – разве забыли нашу Гатчину. У нас в дворцовом парке найдутся деревья и повыше, и потолще.

– Где таким у нас найтись, – убеждал он меня. – У нас климат другой.

– Да ведь вот растут!

– Что ж, что растут! Ну и пускай их растут, – бормотал он недовольно. – Все равно до таких не вырастут.

Как он мне напоминал своим увлечением заграницей моих многих культурных соотечественников.

Но возвращение домой моего старика неизменно радовало:

– Хорошо-то тут, что и говорить, хорошо… и внимание оказывают, а дома все-таки лучше!

– Чем же лучше, Владимир Андреевич? – дразнил я его. – У нас вон и деревьев таких нет, да и баранина много хуже…

– Не с деревьями и баранами жить, Анатолий Александрович, – наставлял он меня, – а с людьми. Люди у нас куда лучше!.. Душевнее!.. Одно слово – свои; а это чужие и по-русски не понимают.

На другой день нашего приезда прибыл король и сразу внес оживление в деревенскую жизнь. Одновременно с ним приехали и очередные гости, которые обыкновенно приглашались в Сандрингхам на несколько дней и сменялись по два раза в неделю, кажется, по воскресеньям и средам.

Король умел подбирать своих приглашенных и составлять им очереди так, чтобы они могли чувствовать себя в подходящей компании. За время нашего пребывания в его имении перебывало несколько десятков человек, молодых и старых, людей различных партий, из светского и высшего служебного круга.

В числе их были и дамы, и епископы, и иностранные дипломаты.

Приезжал и наш посол, граф Бенкендорф, пользовавшийся у короля по праву большой симпатией. Это было время расцвета англо-русской дружбы, и Эдуард VII подчеркивал свое особенное к русским внимание.