Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Я поэтому никогда не верил ни в необходимость, ни в спасительную силу парламентов или им подобных учреждений, находя и тысячи других, чисто субъективных оснований для такого крепкого неверия. Но главным образом я не любил парламентарную систему за все те надежды и за те разочарования, которые она постоянно приносила и будет приносить людям, а также и за то, что с подобной формой правления у правителей отсутствует самое важнейшее чувство – чувство единоличной ответственности.

Наше жалкое время дает тому бесчисленные доказательства. К сожалению, в совесть и способности отдельных людей во время их правления не особенно верят. Их обыкновенно – даже самых незаинтересованных – подозревают в самолюбивых стремлениях и всегда отдают под надзор и руководство многочисленной и более низкой среды депутатов.

Только во время огромных бедствий, когда большей частью становится поздно, а речи и голосования не помогают, сама жизнь заменяет этот многоголовый австрийский «гоф Кригсрат»¹²¹, решительным правлением одного человека… Но уроки жизни забываются скоро, и люди, не научившись властвовать даже над самими собою, вновь стремятся хотя бы косвенно управлять другими. Кроме иллюзий и утех самолюбию, это ничего не дает…

Нашу русскую прислугу водили также показывать заседание Парламента. Мой старик Лукзен вернулся оттуда вечером очень взволнованный.

– Уж так было интересно, Анатолий Александрович, так интересно, что не знаю, как и сказать, – говорил он. – Вот-то жаль, что вы не поехали!

– Что ж там было такого замечательного? – спросил я.

– А как же не замечательно… ведь нам говорили нашито провожающие, что оттуда они всей страной управляют… что прикажут своим министрам, то те и исполнят, не могут ослушаться, а то их сейчас долой! И берут новых!.. Прямо удивительно. Правленье-то это ихнее действительно агромадное – куда больше здешнего дворца, а комната, где сидят, небольшая. И народу набралось множество, все места как в театре заняты. А только, Анатолий Александрович, не понравилось мне, как они там управляют. Никакого то есть сочувствия к людям нет.

– Что ж так?

– А как же – как мы пришли, поднялся это один человек и стал таково жалостно говорить о своей нужде… Поверите ли, Анатолий Александрович, даже я, не понимая, и то прослезился. Нужда-то, видно, у него большая. Уж он говорил, говорил, и туда, и сюда поворачивался, и руками махал, а под конец как от горя закричит и кулаками даже в грудь застучал. А им хоть бы что – сидят, как в цирке, кто газету читает, кто между собой разговаривает, а на него и не смотрят. Уж так мне стало за него обидно, так обидно… И посейчас сердце щемит… человек-то больно хороший… сочувствия просил… а вот никакого ему внимания.

– Почему ж вы, Владимир Андреевич, знаете, что он хороший? А может, он злой? Да, может, еще глупости говорил, вот его и не слушали?

– Нет, Анатолий Александрович, – людей-то я видывал на своем веку порядочно. Этот не злой и не обманщик. Серьезно так, жалостливо говорил. Когда просишь, уж до глупостей ли тут… А такого вот и не слушали. Какое уж это правление.

На другое утро я прочел в газетах, что очень длинную, возбужденную речь говорил в Палате общин один из ирландских депутатов. Вероятно, это был тот самый «больно хороший человек», который заслужил невнимание палаты и такое горячее сочувствие моего сердобольного старика. К сожалению, мне ни разу не приходилось слышать его суждений о нашей Государственной Думе.

Я до сих пор не перестаю изумляться, насколько ее существование было незаметным среди сельского населения, по крайней мере моей губернии и моего уезда.

Многие о ней вовсе не слышали, остальные о ней просто не говорили. Впрочем, из нашего уезда не было ни одного крестьянина-депутата.

Дума для крестьян нашей местности была лишь одним бесчисленным, мало им понятным государственным учреждением. Никаких особых надежд с ее существованием у них не связывалось. Все их ожидания были направлены, как и раньше, лишь в сторону царя. Мне думается, что так же было и в других губерниях. В этом совершенно прав был гр. Коковцов, когда в одном разговоре с иностранным государственным деятелем указывал, что «уже на расстоянии тридцати верст от русских городов никто и не вспоминает о Государственной Думе».

XIV

Наконец наступил и день нашего отъезда в Сандрингхам. Мы выехали туда одни с королевой, без короля. Он должен был еще посетить чей-то замок и через день присоединиться к нам.

Кроме уже знакомых мне королевы, принцессы Виктории, великого князя, фрейлины miss Knolles и адъютанта короля полковника Legga, в нашем вагоне ехали приглашенные также в Сандрингхам принцесса Патриция Коннаутская со своей молоденькой фрейлиной-подругой и одна чрезвычайно милая придворная дама графиня Герстфорд, полную фамилию которой я теперь, к сожалению забыл.