Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Двумя годами раньше, на открытии памятника Скобелеву в той же Москве¹¹⁸, я встретился с одним стариком из добровольцев, простым солдатом, которому, по удостоверению губернатора, проверявшего по просьбе великого князя его документы, было в те дни не менее 130 лет. По словам этого глубокого старца, его мать скончалась в 117 лет, сохранив половину своих зубов и хорошую память. Несмотря на свои года, старик выдержал на ногах всю длинную церемонию и затем еще бодро обходил с кружкою присутствовавших, собирая деньги на построение храма в его родном селе.

Я, значит, разговаривал с человеком, родившимся и сознательно жившим еще при Екатерине II и, вероятно, слышавшим своими ушами рассказы современников о Великом Петре!!!

* * *

Пребывание в Букингемском дворце длилось сверх ожидания уже более недели. Король и королева все были заняты и не могли ехать в свое имение. Принцесса Виктория, зная нерасположение Михаила Александровича и мое к городской жизни, утешала нас ежедневно обещаниями: «Теперь осталось недолго ждать – скоро поедем в Сандрингхам… Там будет совсем по-другому, вы увидите, как будет хорошо… Вам обоим наверно понравится».

В ожидании этого отъезда, чтобы нас занять, каждый день нас возили что-нибудь нам показывать. Все, что имеется интересного и замечательного в Лондоне, нам удалось видеть в подробностях, которые редко видят другие.

Нам только раз пришлось быть с Михаилом Александровичем в этом городе в русской обстановке – на обеде у нашего посла графа Бенкендорфа, с чинами посольства: Поклевским-козелл, Севастопуло, генералом Ермоловым, Голеевским и Николаем Бэр.

Этот кусочек России в Лондоне все же совсем мало напоминал нашу родину. Посольства Древней Руси были и намного самобытнее, и красочнее, как более красочна и менее информациональна была тогда, конечно, и вся тогдашняя жизнь.

Впрочем, иметь привычки и облик запада и любить походить на иностранца еще не значит не быть русским и даже православным внутри. Один из этих дипломатов, Н. Бэр, сделался впоследствии прекрасным православным священником и принял облик самого скромного русского «батюшки».

Познакомился я в тот приезд ближе и с великим князем Михаилом Михайловичем, жившим из-за своей не разрешенной государем женитьбы постоянно в Лондоне¹¹⁹. Он посетил меня, и мы долго и откровенно говорили обо всем том, что его волновало и особенно тяготило. Жизнь на чужбине, несмотря на то, что она протекала в уютной семейной обстановке и была прекрасно обставлена, видимо, очень тяготила великого князя.

Главную причину постигшей его опалы он видел в появлении в печати книги, в которой он старался объяснить обстоятельства, вызвавшие его брак. «Не будь этой книги, – говорил он мне, – все было бы иначе»¹²⁰.

Нередко мы с великим князем выходили и одни, чтобы побродить подольше в тамошних парках. Там их много, и они все действительно прелестны.

Когда я хочу вспоминать Лондон с приятным чувством, я прежде всего вспоминаю его парки и его Темзу.

Это одна из самых красивых городских рек, своей шириной немного напоминающая нашу Неву и Дунай в Вене.

Гостеприимная любезность англичан простерлась до того, что я получил приглашение от двух лучших из их клубов (одного военного) бывать у них в качестве члена на все время моего пребывания в Англии. Ни в одной другой стране я подобного гостеприимства не встречал.

Нам предложили присутствовать также и при парламентских прениях. Михаил Александрович поехал, а я, несмотря на уговоры, отказался. Мне тогда нездоровилось, да и само здание парламента я уже видел во всех подробностях, пережил в нем все историческое, что с ним связывается и что невольно в нем каждого охватывает, а слушать одинаковые почти всюду политические препирательства, и притом на плохо понимаемом языке, – было для меня уже совсем лишним.

Сознаюсь, что сцены перед началом Французской революции, сумасбродные речи наших двух «государственных» Дум и даже рукопашные схватки партий в большинстве парламентов во многом способствовали моему, быть может, очень невежливому упорству. Мне и без того слишком часто приходилось присутствовать в разнообразных людских собраниях, приходилось и самому принимать участие в прениях, и всегда интимные беседы и споры лишь с одним человеком представлялись мне намного более искренними, правдивыми и содержательными, чем такие же словопрения в многолюдных, хотя бы ученых или государственных собраниях.

Еще со школьной скамьи я вынес убеждение, что только отдельный человек может быть мудрым и творить великие дела, скопление же этих мудрых людей – никогда!

Самая ясная, великая, необходимая для жизни идея, отданная на рассмотрение парламента, даже составленного лишь из одних выдающихся по уму и знанию людей, неминуемо там теряет всю свою ясность и становится спорной и маленькой.