Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Реми посмотрел на Раймонду, на изящную ямочку на затылке и шею, где развевались на встречном ветру тончайшие, легче пуха, волоски. Перевел взгляд на дядю: его руки — большие, тяжелые пальцы с крупными ногтями — словно ласкали руль. Стрелка спидометра дрожала на отметке 110, поблескивая в странном фосфоресцирующем свете. Можно было подумать, что она показывала не скорость автомобиля, а энергию исходящих от дяди флюидов, его бьющую через край жизненную силу, волнение его горячей крови. Реми верил в невидимое излучение всего сущего, он ощущал его по-кошачьи тонким чутьем. Лежа в постели, парализованный, он улавливал дух дома: как грустят пустые комнаты на первом этаже, как опадают лепестки с цветов, стоявших в вазах в гостиной. Вечерами, когда было распахнуто окно во двор, Реми осторожно осваивался на почти величественном просторе проспекта, потихоньку продвигаясь вперед в тени деревьев… Замечал ли его кто-нибудь? Нет, его нельзя было увидеть, ведь он лежал дома, в постели; однако вопреки всему какая-то частица его оказывалась снаружи — а иначе откуда бы он узнал однажды, что в углу одного из гаражей находятся двое?.. Служанка семейства Ружьер… Немного погодя застучали, удаляясь, ее быстрые каблучки… Чуть дальше Реми обнаружил сад доктора Мартинона… ветер трепал занавеску… пахло мягкой, теплой землей и влажными листьями; у фонарей кружились майские жуки и мотыльки. А еще дальше… Реми мог бы, конечно, уйти и дальше, но он опасался порвать некую нить, невероятно тонкую и натянутую, что соединяла его уже дремавшее тело с двойником-невидимкой, предпринявшим вылазку в мир людей. И он возвращался, одним махом перескочив через стену. Реми был уверен: отцу недоставало энергии, как, впрочем, и воображения. В отличие от него Клементина была окружена каким-то слегка даже зловещим ореолом траура и горьких воспоминаний; в кухне или в столовой она, казалось, растворяется, точно капля туши в воде. С дядей все обстояло сложнее… Он буквально впитывал в себя окружающую жизнь. На него волей-неволей приходилось обращать внимание, и почти закономерно появлялось отвращение к его движениям, к его голосу, к тому, как он пыхтит или щелкает суставами пальцев, сжимая руки… Неужели он принадлежит к роду Вобрэ? Невероятно! А он к тому же любил повторять, состроив гримасу: «Я, как истинный Вобрэ…» — с одной-единственной целью: посмотреть, как брат опустит голову. Реми разглядывал широкую дядину спину, сильно придавившую слишком узкое для нее сиденье. А в зеркальце отражался все тот же тяжелый неподвижный взгляд, будто дядя чего-то остерегался, почуяв сзади угрозу… За окном мелькали города: Этамп… Орлеан… затем — Ламот-Беврон… И, насколько хватал глаз, простиралась область Солоны Раймонда дремала; Клементина чистила апельсин; Реми смотрел на дядю. Внезапно урчание мотора стихло, и машина, прижавшись к правой обочине, катила уже по инерции.

— Остановимся? — спросил Реми.

— Да, — ответил дядя Робер. — Я весь задеревенел.

Автомобиль остановился под деревьями, возле пустынного перекрестка. Дядя Робер первым вышел из машины, закурил сигару.

— Ну что, сынок, не хочешь ли размяться? — спросил он.

Реми в бешенстве хлопнул дверцей: он терпеть не мог подобной развязности. Дорога слева, вся в рытвинах, вела к небольшой рощице, над которой кружились вороны. Справа виднелся пруд; высокое светлое небо было полно неизъяснимой грусти. Реми, присоединившись к дяде, немного прошелся.

— Как самочувствие? — спросил дядя.

— Нормально… вполне.

— Да, растили бы тебя иначе — глядишь, давно бы уже ходил. А то носились с тобой как курица с яйцом: «А этого не хочешь? А то подать?» Можно подумать, им удовольствие доставляло делать из тебя беспомощного неумеху. Надо было мне тобой заняться… Да вот только папаша твой, сам знаешь… Вечно тянет, все делает наполовину. Совершенный идиотизм! Нужно просто верить в жизнь.

Дядя схватил Реми за локоть и сжал так, что стало больно.

— Ты должен верить в жизнь, понял?

Понизив голос, он отвел Реми подальше от машины.

— Между нами говоря, дружок, ты ведь немножечко прикидывался?

— Как это?

— Да так. Я не из тех, кто запросто принимает на веру что угодно. Если бы у тебя на самом деле парализовало ноги, то этот субъект с чудной фамилией… как бишь его?.. Безбожьен… так вот, он мог бы до второго пришествия тебя щекотать и руками водить, а результат был бы нулевой.

— На что вы намекаете?!

— Да ни на что! «Намекаете!» — опять эта театральность.

И дядя Робер внезапно издал легкий смешок.

— Как ты всегда любил, чтобы тебя баловали! Чтобы с тобой постоянно возились. А если вдруг рядом не оказывалось юбки, за которую можно уцепиться, то начиналось хныканье. Вот и получилось, что когда ты потерял мать… Да-да, знаю, ты скажешь, что заболел раньше, чем узнал… Вот чего я никак не могу понять.

Реми смотрел на перекресток, на пруд. Он и сам не мог этого понять. И целитель не мог. Видимо, никто этого так и не понял. Реми поднял глаза на дядю.

— Даю вам честное слово — я тогда действительно не мог ходить.