Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Ладно, ладно — «честное слово». Я только хотел, чтобы ты знал: я не такой простак, как может показаться. Больше того — буду откровенен с тобой до конца, — у меня и насчет отца твоего есть кое-какие подозрения. Он ведь тоже, хоть с виду и незаметно, поддерживал в тебе болезнь. И это его чертовски устраивало; он этим ловко пользовался, чтобы затушить любой наш спор. Как только я хотел предложить что-то или потребовать счета, он тут же прикидывался подавленным, несчастным и отвечал: «Потом поговорим… У меня сейчас другим голова занята… Бедный малыш!.. Надо пригласить другого врача…» И мне оставалось лишь заткнуться, дабы не выглядеть бессердечным делягой… В результате мы все скоро по миру пойдем. Все, кроме меня, поскольку, смею заметить, я все же предпринял кое-какие меры предосторожности.

Реми почувствовал, что бледнеет. «Ненавижу его, ненавижу! До чего же он отвратителен! Ненавижу его!» Реми резко повернулся и заспешил к автомобилю.

Раймонда уже сидела на прежнем месте. Клементина ждала, стоя у открытой дверцы. Какое у нее морщинистое лицо, но глазки живые, внимательно следящие за всем и всеми. Клементина переводила взгляд с одного на другого, и взгляд этот был проницательный, насмешливый, чуть ли не веселый. Когда дядя Робер сел за руль, отчего заскрипели рессоры, Клементина скривила беззубый рот и затем последней проворно заняла свое место и высохшей рукой пощупала запястье Реми.

— Я же здоров, — проворчал Реми.

Однако приходилось признать, что дядя Робер отчасти прав. Реми всегда окружали юбки: мама, Клементина, Раймонда… Стоило ему кашлянуть, как на лоб тут же ложилась чья-то ладонь и чей-то голос шептал: «Тише, мальчик мой». С одной стороны, он властвовал над всеми, с другой — все властвовали над ним. Если начистоту, то ему в самом деле нравилось, когда его касались женские руки. Сколько раз он делал вид, что ему дурно, лишь бы услышать возле себя тихое шуршание платья и корсажа, нежный голос, который шепчет: «Мальчик мой!» Как было хорошо засыпать в молчаливом окружении этих лиц, полных любви и заботы. И, пожалуй, больше всего любви и заботы можно было видеть на лице Клементины. Оно склонялось над Реми всякий раз, когда он засыпал, просыпался или был в полудреме… Застывшее морщинистое лицо, какое-то отупевшее от любви. Но как только старушка чувствовала, что на нее смотрят, она вновь становилась колкой, резкой, деспотичной.

Реми закрыл глаза и отдался на волю машины, которая мерно укачивала его. Если честно, разве не был он сам отчасти виноват в своем параличе? Сложный вопрос. Ведь по-настоящему у него ноги не отнимались — просто он всегда был уверен, что ни стоять, ни ходить не может. Когда Реми пробовали поставить на ноги, то в голове у него начинался какой-то шум, все вокруг плыло, и он бессильно повисал на плечах тех, кто его поддерживал. Должно быть, вот так же, в полуобморочном состоянии, падали на руки палачей приговоренные к смерти. Все изменилось лишь после того, как на него взглянул этот здоровяк Безбожьен… «А что, если мне только захотеть, только захотеть и все вспомнить…» Его охватило странное чувство, словно ему стало страшно… страшно вспомнить. Он уже не решался посмотреть на свое прошлое, как не отважился бы один идти в темноте. Его мгновенно сковывало от ужаса и ощущения опасности… Горло сжималось, дыхание перехватывало. И все-таки — теперь он это прекрасно понимал — его всегда манило это неизвестное прошлое, похожее на бесконечный туннель. Никогда Реми не осмелится погрузиться в этот безмолвный жутковатый мир, полный бед.

Клементина, сочтя его спящим, накинула ему на ноги плед, который Реми яростно сбросил.

— Да оставьте же меня в покое, в конце концов! Ни минуты не дают побыть наедине с собой!

Реми попытался было восстановить прерванный ход мыслей, но ничего не получалось, и он в гневе вперил взгляд в дядин затылок. Один, совсем один! Впрочем, как и всегда. Его баловали, лелеяли, холили, точно редкого зверька. И никто ни разу не задался вопросом: а кто он, Реми? Чего он действительно хочет?

— За пять часов двадцать минут добрались, — сообщил дядя Робер. — Средняя скорость — восемьдесят в час.