Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Что это? — запинаясь выговорила она.

— Возьми! Погляди на нее. Это зажигалка… Да дотронься же до нее, щелкни. Уверяю тебя, это всего лишь зажигалка. Она не взрывается… Ну так как? Напоминает она тебе что-нибудь?

— Нет.

— Даже Лувр?

— Нет.

— Я подобрал ее возле твоего трупа… Неудивительно, что ты не сохранила об этом воспоминания.

У него вырвалась усмешка, и Рене не смогла сдержать слез.

— Уйди, — взмолилась она. — Уйди!

— Возьми ее, — настаивал Флавьер. — Ведь она твоя.

Зажигалка тускло поблескивала между ними на кровати, отмечая собой некую границу. По ту сторону Флавьер видел Рене, которую он заставлял безвинно страдать. Безвинно! Кровь глухо толкалась у него в висках. Нетвердым шагом он направился к умывальнику и выпил глоток воды, отдававшей хлоркой. У него была к ней еще тьма вопросов. Они копошились в нем, как червяки. Но он повременит… Своей поспешностью и неловкостью он обратил тогда Мадлен в бегство. Теперь шаг за шагом он вновь подведет ее к порогу жизни. Он воссоздаст ее по крупицам из существа Рене. Ничего, настанет день, когда она вспомнит. Он повернул в замке ключ.

— Я здесь не останусь, — сказала Рене.

— Куда же ты пойдешь?

— Не знаю. Но здесь не останусь.

— Я к тебе не приближусь, обещаю… И не стану больше заговаривать о прошлом.

Он слышал ее учащенное дыхание. Раздеваясь, он чувствовал, что она следит за каждым его движением.

— Убери эту штуку, — попросила она.

Таким же тоном она, наверное, говорила бы о гадюке. Флавьер забрал безделушку, подбросил ее на ладони.

— Ты правда не хочешь ее взять?

— Нет. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Достаточно я натерпелась горя в войну. Неужели надо, чтобы и сейчас…

Она смахнула с ресницы набежавшую слезу, огляделась вокруг в поисках платка. Флавьер кинул ей свой. Она словно и не заметила его.

— Почему ты сердишься? — спросил он. — Поверь, я не хотел тебя обидеть. Давай помиримся.

Он подобрал платок, сел на кровать и вытер ей лицо. Внезапно нахлынувшая нежность сделала его неуклюжим. Слезы все струились по щекам Рене, как кровь из смертельной раны.

— Послушай, тебе совершенно не из-за чего плакать, — умоляющим тоном сказал Флавьер. — Подумаешь, горе какое!

Он прижал Рене к своей груди и принялся ее убаюкивать.

— Да, бывают минуты, когда я тебя не узнаю, — признался он вполголоса. — Меня мучают воспоминания… Ах, тебе не понять… Если бы она умерла мирно, в своей постели… Я бы, конечно, тоже горевал, но со временем, наверное, забыл бы… а тут — что ж, тебе я могу это сказать — она покончила с собой. Она бросилась в пустоту… От чего она бежала? Вот уже пять лет, как я изо дня в день задаю себе этот вопрос.

Приглушенное рыдание вновь всколыхнуло плечи Рене, которую он продолжал крепко прижимать к себе.

— Там-то все и кончилось… Видишь, я тебе все рассказал… Ты очень нужна мне, малыш. Ты не должна покидать меня, потому что на этот раз я умру. Да, я все еще люблю ее. Тебя я тоже люблю… и это одна и та же любовь. Любовь, какой не довелось испытать еще ни одному человеку… Она могла бы быть чудесной, если б ты захотела сделать усилие, вспомнить все, что произошло… после колокольни.

Она попыталась высвободиться, и он крепче сжал ее руку.

— Дай мне сказать. Я хочу поведать тебе кое-что… одну вещь, которую понял лишь на днях…

Он ощупал стену в поисках выключателя и погасил свет. Плечо его затекло под тяжестью ее тела, но он и не подумал изменить положение. Прижавшись друг к дружке, они словно поднимались из темных глубин, где плавали неясные тени, к неведомому утраченному свету.

— Я всегда боялся умереть, — продолжал Флавьер, и голос его был не слышнее дыхания. — Чужая смерть всякий раз была для меня потрясением, потому что предвещала мою… а со своей — нет, со своей смертью я примириться не в состоянии. Я готов был поверить в Бога христиан… из-за сулимого ими воскрешения. Мертвец, захороненный в глубине пещеры, вход в которую завален огромным камнем, вооруженные легионеры на страже. И вот настает третий день… Мальчишкой я так часто думал об этом третьем дне… Украдкой пробирался ко входу в шахту и кричал что было сил, и крик мой долго перекатывался под землей, но никто не пробуждался, не выходил на зов… Тогда было еще слишком рано… Теперь я верю, что зов был услышан. Я так хочу в это верить! Если б это было правдой, если б только ты захотела… тогда бы я больше не боялся… Я плюнул бы на врачей. Ты научила бы меня…

Он опустил взгляд на ее запрокинутую голову: глазницы казались пустыми. Только лоб, щеки да подбородок были озарены смутным отсветом. Сердце Флавьера переполнялось любовью; он всматривался в лицо Рене, ожидая ответа; на повороте заскрежетал трамвай, и отблески искр заплясали по стенам, по потолку; ее зрачки полыхнули мгновенным зеленым пламенем, и Флавьер едва не отпрянул.

— Закрой глаза, — прошептал он. — Не смотри на меня так.