Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Он уже совсем не чувствовал онемевшую руку. Эта часть его тела словно умерла. Ему вспомнился миг, когда ему, отягченному весом тонувшей Мадлен, пришлось бороться за собственную жизнь. И сейчас его тянуло вниз, но у него уже не было желания бороться. Он уступил бы, отказался от роли спасителя. Ведь секрет-то знает она… Сон растекался в нем вязким туманом. Он попытался сказать еще что-то, но уже погрузился в привычные видения. Он смутно осознавал, что Рене раздевается. Ему хотелось сказать ей: «Мадлен, останься со мной!» — но губы его шевелились беззвучно. Всю ночь он провел в полудреме, так и не давшей ему отдохновения. Лишь под утро он заснул по-настоящему и потому не мог знать, что в свете утренней зари она долго смотрела на него, и глаза ее были по-прежнему подернуты влагой.

Проснувшись, он почувствовал себя крайне изможденным; голова трещала. Из ванной доносился шум льющейся воды — дивный успокоительный звук! Он встал. Господи, до чего же муторно!

— Я уже скоро! — крикнула Рене из ванной.

Без всякого удовольствия Флавьер созерцал голубизну неба над крышами. Да, жизнь продолжается, та же идиотская жизнь. Он медленно оделся. Как и всегда по утрам, чувствовал он себя прескверно. Как и всегда по утрам, его томило желание выпить. Первая же рюмка прочищала ему мозги, и он обретал свои тревоги и страхи — нетронутые, аккуратно разложенные у него в голове, как сверкающие ножи. Появилась Рене в купленном накануне роскошном халате.

— Место свободно, — сказала она.

— Куда спешить. Доброе утро… Ты хорошо спала? А я что-то не в своей тарелке. Ты не слышала, ночью я не кричал?

— Нет.

— Я иногда кричу во сне. У меня бывают кошмары. Еще с детства. Это не страшно.

Он изучающе посмотрел на нее. Она выглядела тоже не блестяще, особенно с тех пор как похудела. Когда она начала причесываться, Флавьер не удержался от искушения:

— Дай!

Он взял гребешок, придвинул стул.

— Садись тут, перед зеркалом. Я хочу показать тебе… Эти падающие на плечи волосы давно уже вышли из моды!..

Он старался выглядеть весело, но в кончиках пальцев у него дрожало нетерпение.

— Прежде всего я хочу, чтобы ты покрасила их хной. А то у тебя одна прядь светлая, другая темная… Тебя и не узнать…

Волосы потрескивали под гребешком, и яркие отблески скользили по их глади. Они были теплыми под пальцами Флавьера, они пахли травой, выжженным лугом, и поднимавшийся от них легкий пар кружил голову, как запах молодого вина. Рене, приоткрыв губы, отдавалась неге. Узел принимал форму, закрепленный множеством шпилек, но Флавьер и не претендовал на то, чтобы сделать безукоризненную прическу. Он стремился лишь восстановить ту благородную и целомудренную корону из волос, которая придавала облику Мадлен светлое изящество портретов Леонардо да Винчи. Открывшиеся уши явили взору свои нежные очертания. Лоб обретал былую выпуклость, рельефность. Флавьер склонился, завершая свое творение. Он пригладил тугой узел, касаниями гребня придал ему волнистость. Его целью было изваять голову статуи, точеную и хладную. Он воткнул последнюю шпильку и выпрямился, ища взглядом в зеркале перед собой преображенное лицо.

Наконец-то оно перед ним — точно такое, каким его столько раз описывал Жевинь! На поверхности зеркала, ярко освещаемого косыми лучами солнца, появился бледный загадочный лик, обращенный куда-то внутрь, к мыслям, роившимся под высоким лбом.

— Мадлен!

Он назвал ее настоящим именем, но она будто не слышала. Только ли свое отражение в зеркале она разглядывала? Не было ли это скорее внутренним видением, сродни тем образам, которые после долгого созерцания начинаешь различать в хрустальном шарике? Флавьер бесшумно обогнул стул и убедился, что не ошибся. Плавные движения гребня, легкие, гипнотизирующие прикосновения пальцев к коже погрузили молодую женщину в глубокую задумчивость, похожую на сон. Она, видимо, почувствовала на себе его взгляд, потому что вздохнула и сделала усилие, чтобы повернуть голову и улыбнуться.

— Еще немного, и я бы уснула.

Она бросила рассеянный взгляд на свою прическу.

— Неплохо! — одобрила она. — Да, так мне больше идет. Правда, все это непрочно.

Она тряхнула головой, и шпильки разлетелись. Тряхнула сильней, и узел развалился: волосы рассыпались по плечам застывшим водопадом. Она разразилась смехом. Флавьер тоже — настолько ему перед этим было страшно.

— Бедный ты мой! — сказала она.

Он продолжал смеяться, сжимая голову в ладонях, и чувствовал, что не в силах больше оставаться в этой комнате. Он задыхался. Скорее на солнце, к трамваям, в толпу! Надо немедля забыть увиденное. Сейчас он вроде алхимика, получившего наконец золото… В ванной он отвернул краны до отказа и наспех привел себя в порядок, поминутно натыкаясь на полочку над раковиной.

— Я спущусь сама? — предложила она.

— Нет! Подожди меня. Что, уж и подождать не можешь?

Голос его так изменился, что она подбежала к двери ванной.

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего… Что со мной должно быть?