Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Я иду за тобой от парикмахерской. Ну-ка скажи, зачем ты пришла сюда? Отвечай же! Что было в письме? Ты прощалась со мной?

— Да.

Он встряхнул ее.

— А потом? Что ты собиралась делать потом?

— Уехать… Куда глаза глядят! Я так больше не могу.

Он ощущал пустоту в голове и тяжесть во всех членах. Огромная усталость навалилась ему на плечи.

— Ладно, пошли отсюда!

Они углубились в хитросплетение узких улочек, где шатались подозрительные тени, но бродяг Флавьер не боялся. Он и не думал о них. Пальцы его крепко стискивали локоть спутницы. Он торопил ее, на сей раз особенно остро ощущая, что вернулся с ней издалека из страны мертвых.

— Теперь, — прервал он молчание, — я имею право знать… Ты Мадлен!.. Ну признайся же!

— Нет.

— Тогда кто ты?

— Рене Суранж.

— Это неправда.

— Нет, правда.

Он запрокинул голову, глядя на узенький ручеек неба среди высоких слепых строений. Ему хотелось ударить ее так, чтобы она тут же умерла.

— Ты Мадлен, — с яростью повторил он. — И доказательство тому что ты назвалась хозяину той маленькой гостиницы Полиной Лажерлак.

— Это чтобы сбить тебя с толку, если бы ты вздумал меня искать.

— Сбить меня с толку?

— Да… раз тебе так уж хочется, чтобы я непременно была еще и этой самой Полиной… Я была почти уверена, что ты начнешь искать, неизбежно придешь туда. Я хотела, чтобы ты сохранил воспоминание только о той, другой, чтобы ты забыл Рене Суранж.

— Тогда к чему эта прическа, хна?

— Говорю же тебе: чтобы стереть из твоей памяти Рене Суранж… чтобы для тебя никогда не было никого, кроме твоей Мадлен.

— Нет!.. Тебя, тебя я хочу сохранить!

В отчаянии он сжал ей руку. Сейчас, в темноте, он узнавал ее целиком: по походке, по запаху, по тысяче примет, безошибочно угадываемых любовью. Смутно долетавшие звуки аккордеона и мандолины исходили, казалось, прямо из стен. Вдалеке мигали фонари. Изредка откуда-то из-за них доносился гудок, напоминавший рев ночного хищника.

— Почему ты решила убежать? — спросил Флавьер. — Ты несчастлива со мной?

— Да.

— Из-за моих расспросов?

— Из-за них… и всего остального.

— А если я обещаю не расспрашивать тебя… никогда?

— Бедный ты мой… Это тебе не под силу.

— Послушай… Ведь то, о чем я прошу, очень легко. Признайся, что ты Мадлен, и мы никогда больше не будем об этом говорить. Мы уедем из Марселя… Будем путешествовать. Ты увидишь, как хороша жизнь.

— Я не Мадлен.

Господи, какое непостижимое упрямство!

— Да ведь ты совсем как она глядишь в пустоту, укрываешься в невидимом мире…

— У меня свои заботы, и с ними не справиться никому, кроме меня самой.

Он понял, что она плачет. Обнявшись, они зашагали к ярко освещенному бульвару, торопясь очутиться в стране живых. Флавьер вытащил платок.

— Повернись-ка!

Он с нежностью вытер ей щеки. Потом поцеловал в глаза, взял за руку.

— Идем!.. Не бойся!

Они дошли до бульвара, влились в толпу. В кафе играли оркестры. Мимо мчались «джипы» с водителями в белых шлемах. Вокруг сновали уличные торговцы, продавцы арахиса, бродяга, просившие огоньку или предлагавшие пачки «Кэмела» и «Лаки Страйк». Когда Мадлен чувствовала на себе взгляд Флавьера, она отворачивалась. Она еще не успокоилась, и губы ее горько кривились. Но Флавьер был слишком погружен в собственное несчастье, чтобы сострадать ей.

— Отпусти меня, — попросила она. — Мне надо купить аспирина. Жутко болит голова.

— Сначала признайся, что ты Мадлен!

Она пожала плечами, и они пошли дальше. Они походили на влюбленных, но он крепко держал ее за руку, как полицейский пойманного воришку.

Вернувшись в отель, они сразу направились в ресторан. Флавьер не сводил с Мадлен глаз. В ярком свете люстры с тугим пучком волос на затылке она выглядела в точности такой, какой он увидел ее впервые в театре Мариньи. Он протянул руку, пожал ей пальцы.

— Ты все молчишь, — сказал он.

Она опустила голову. Она была бледна, как на смертном одре. Появился метрдотель.

— Что будете пить?

— «Ветряную мельницу».

Он чувствовал себя отторгнутым от своего бытия, как будто присутствие Мадлен лишало его, Флавьера, реальности, веса и вообще существования. Один из них двоих явно был лишним. Глядя на нее, он то думал: «Это невозможно!» — то говорил себе: «Я сплю». Она с трудом заставляла себя есть. Она все время балансировала над бездной мира грез — сколько раз Флавьер видел раньше, как она в нее погружалась. Он спокойно, почти методично осушил бутылку. Между ними словно встала ледяная стена — так остро ощущал он исходящую от Мадлен враждебность.

— Пойдем, — сказал он. — Вижу, ты на пределе… Скажи хоть что-нибудь, Мадлен.

Она порывисто встала.

— Я сейчас догоню, — сказал он.

Пока она брала у портье ключ, он пропустил у стойки стаканчик виски, потом побежал к лифту. Лифтер открыл перед ними решетчатую дверцу. Флавьер обнял Мадлен за плечи и наклонился к ее уху словно для поцелуя.

— Признайся, дорогая.

Медленно, устало она прислонилась к стенке кабины.

— Да, — произнесла она. — Я Мадлен.

VI