Избавление

— Иногда честь подобна стальной клетке, которая сдерживает рвущегося наружу зверя, — объяснил Шолд. — Пусть даже этот образ и не очень подходит к принцу. Уж поверь мне, я его знаю много лет. Возможно, подобное представление годно и для девушки, но вряд ли это твой случай. Твоя честь — это то, что принадлежит только тебе. Но когда я говорю, что тебе следует опасаться самой себя, то имею в виду совсем другое. Только лишь твое нутро, которое может заявить о собственных желаниях.

— Вы сейчас о… — она положила руку на живот.

— Нет, — покачал он головой. — Этого я разглядеть не могу. И не хотел бы даже говорить об этом. Это как спорить об изготовлении смертоносного клинка с тем, кто способен их выковать сотню. Я говорю о том, что в твоем сердце.

— Мое сердце свободно, — сказала Гледа.

— Не лги себе, — сказал Шолд, прежде чем оставить ее. — Оно заполнено болью.

* * *

Зеркало принесли через пять минут. Оно было тяжелым, шестеро монахов, пыхтя, затащили его в келью и поставили у стены, после чего поспешили удалиться, даже едва не устроили давку в дверях, как будто Гледа могла ужалить или еще как-то уязвить каждого из них. Кажется, двое из этих монахов были в числе тех четверых, что наблюдали за схваткой. Неужели она способна кого-то напугать?

Зеркало было бронзовым, высотой в рост человека, с искусно вычеканенной рамой. Гледа подошла к нему, прикоснулась к его мутной поверхности, затем вытащила платок и протерла отражающую плоскость. Поразительно, но так ясно она не видела себя даже в идеальном зеркале дома Стахета Вичти. Гледа оглянулась на узкое окно кельи, которое выходило на пропасть, куда монахи всего лишь пару часов назад закончили сбрасывать трупы, скопившиеся на монастырской площади, и решительно потянула завязи платья. Нет, она не хотела полюбоваться сама собой. Она хотела понять. Понять, почему девчонка, которую она видит в этом зеркале, кажется ей незнакомой.

Она сбросила с себя платье, не думая о том, что дверь в ее келью не заперта. Разулась, сняла исподнее и замерла напротив зеркала. В одно мгновение забыла, что под босыми ступнями холодный камень. Едва не задохнулась от восхищения. В зеркале была и она, и не она.

Подростковая угловатость, которая нравилась ей в себе самой, куда-то делась. Линии ее тела стали чуть плавнее и как будто совершеннее. Но в них не было и толики припухлости, на которые Гледа насмотрелась, порой ее мама подсказывала что-то молодым мамашам Альбиуса, был у нее такой опыт, хотя лекаркой она себя не считала. Нет, Гледа — вся целиком — была словно только что созревший плод. С идеальной, чуть смугловатой без единого изъяна кожей. С плотными, но не выделяющимися мышцами. Со все еще короткой, но готовой обратиться в густую волну длинных и тяжелых черных волос, шевелюрой. И все это не было следствием беременности, хотя чуть побаливала грудь и слегка тянуло низ живота. Она изменилась по чужой воле. По воле, которая наделила ее силой, быстротой, ловкостью и выносливостью. И, пожалуй, красотой.

Гледа приблизилась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо. Одно мгновение ей казалось, что и лицо оставалось прежним, во всяком случае, она продолжала узнавать себя, но почти сразу Гледа поняла, что это не так. Ее нос стал чуть тоньше и чуть прямее. Лоб и скулы очистились от отметин юности. Острый подбородок чуть закруглился и в то же время скулы перестали излишне назойливо напоминать о себе. Глаза стали чуть больше. Брови потемнели и сузились. Ресницы удлинились. Губы стали чуть полнее, но ровно настолько, чтобы о припухлости не могло идти даже и речи. От того, что ее сверстники называли красотой, она сама — смазливостью, а отец — разными словами от непротивной до милой — не осталось и следа. Из зеркала на Гледу смотрел человек, который мог свести своей внешностью с ума. И сама Гледа — сейчас, в эту секунду — это понимала.

Она стала ощупывать себя, вспоминая при этом собственные жалобы отцу на то, что хотела бы иметь более строгий и сухой вид, чтобы торговцы на рынке не забывали о своих товарах, углядев его дочь у их прилавков, на что Торн только пожимал плечами, мол каждому выделено от всевышнего по доле его, и она должна молиться лишь о том, чтобы ее очарование не значило, что ума ей отсыпано куда как меньше, чем внешности. Впрочем, однажды отец заметил, что лишним не может быть ни то, ни другое, и если Гледу не устраивает, что мальчишки, с которыми она фехтует у казармы, забывают, что перед ними противник, она может нацепить на лицо маску или даже надеть на голову какое-нибудь ведро. Ведро Гледа надевать не стала, но и досадовала на собственную смазливость недолго. Торговец Раск, к которому она частенько заглядывала в лавку, быстро вычислил причину ее хмурости и успокоил тем, что назвал ее внешность божьей отметиной и удачей.

— Удачей? — не поняла он тогда, что он имеет в виду.