Избранница звёзд

Время шло своим чередом, как и всегда. Мне разрешили вышивать, и Эльта достала для меня самый длинный тюк ткани, который мне когда-либо доводилось видеть. Я начала с верхнего левого угла, расшивая его зелеными, коричневыми и серыми тонами, изображая Эндвивер таким, каким запомнила, – с собором и лесом, – и рассказывая свою историю с самого начала. Когда я добралась до второй сцены с зажженным факелом, стежки слишком часто получались неровными и свободными, и мне приходилось распускать их бесчисленное множество раз. Гнев и печаль не способствуют твердости в руке.

Я брала вышивку Ристриэля и окропляла ее слезами ночь за ночью целых полгода, прежде чем наконец прикрепила к своему полотну. Я осторожно проводила по ней пальцами, боясь истереть волокна, и не прятала от Сайона, когда он меня навещал. Он постоянно приходил, чтобы поговорить, даже извинялся за законы, которые обязан чтить, несмотря на мою жестокость по отношению к Нему. А я была весьма жестокой.

Я обнаружила то, что искала в доме Солнца во время беременности: окно в мой мир. Требовалось лишь подняться на самую высокую точку дворца, и оттуда поверх не-шпилей виднелась Матушка-Земля. Она казалась крошечной, будто могла уместиться у меня в ладоши. Я наблюдала за тем, как солнечный свет тянется по ее лицу, и ждала, когда за ним опустится освещенная звездами тень, отделяющая королевство Сайона от лунного. Возвращение Сумрака привело к приостановке войны, ибо Луна не могла посягнуть на Его силу, а Сайон не желал посягать на ее. Сумрак касался мира едва ли на полчаса, прежде чем вернуться в Забвение. Дважды за оборот Матушки-Земли. Каждый раз, когда сияли его краски, я пела ему песни – те же, что во время нашего путешествия. Я начинала петь, едва он появлялся, и замолкала, когда исчезал, какой бы подавленной, заплаканной или охрипшей ни была. Я пела ему день за днем, месяц за месяцем, год за годом, не зная наверняка, слышит ли он меня.

Прошло два года, прежде чем я смирилась со своей участью. Два года, прежде чем смогла преодолеть боль и начать заботиться о себе, как того явно хотели Ристриэль, Сурриль и даже Сайон. Я наконец открылась Фосии и Эльте, поведав истории о своем детстве в Эндвивере и путешествии в Недайю. Вышивая изображение за изображением, я рассказывала божкам о том, как устроены люди. О войнах, о штормах и счастливой поре внизу. Знаю, они докладывали все Сайону, ибо позже он подарил мне нечто вроде подзорной трубы, с помощью которой я могла наблюдать за Недайей с самого высокого шпиля дворца. Я видела, как живут Квеллайн и Рутгар, как маленькая Церис превращается в женщину, выходит замуж и обзаводится собственной Церис. Видела, как Янла, а затем и Аргон уходят из жизни, и скорбела вдали от своей семьи, которая не знала о моих чувствах. Я также видела, как скончались Квеллайн и Рутгар, а семья Церис расширялась и крепчала.

Моя вышивка стремительно росла, затем гораздо медленнее, когда у меня иссякли истории для хроники. Рядом со мной были Фосия и Эльта, подзорная труба и Сурриль, тем не менее я все больше страдала от одиночества. Сайон продолжал меня навещать, порой мимолетно, порой задерживаясь подольше, когда я соглашалась поговорить. Время шло, преобразовывая раны в шрамы, сшивая сердце по мере возможности. Гнев постепенно утих, и я даже начала вновь улыбаться, а иногда и смеяться. Сайон был постоянен, благороден и честен, и по прошествии многих лет я обнаружила, что начинаю питать к нему симпатию. Ни разу Он не посмеялся надо мной и не разгневался, даже когда я покидала Его и шла к шпилю, чтобы спеть для Сумрака. Ни разу не донимал вопросами и не пытался переубедить. Он просто позволял мне быть самой по себе, исцеляться, позволял страдать в своем одиночестве, в то время как Он страдал в Своем, пока я не сломалась от потребности в любви и ласке. Пятьдесят лет Он меня ждал, хотела я того или нет. На пятьдесят первый год я наконец к Нему пришла.

За время пребывания во дворце я спасла жизнь пяти звездным матерям, ибо семя Сайона порождало дитя, только когда в ночном небе образовывалась брешь, которую нужно было заполнить. Благодаря нашей любви я подарила Ему еще пять звезд, столь же ярких и игривых, как Сурриль. Она полюбила своих двух сестер и трех братьев и танцевала с ними в небесах, образуя прекрасные фигуры и узоры. Как и Сурриль, все мои звезды даровали мне свет, и с каждой новой жизнью я становилась немного менее смертной. И хотя мне полагалось отбывать наказание в стенах дворца, Сайон часто водил меня на небеса, чтобы я могла побыть со своими детьми, ибо с ними я была счастливее всего, а Он отчаянно желал мне счастья.

Итак, время шло, наполненное старыми обещаниями и ночными песнями, пока триста пятьдесят лет от меня и столько же от Ристриэля не легли в сундуки времени, восстановив украденную из них мелодию.

* * *

Я не присутствовала при разговоре Сайона и Ристриэля, когда первый отправился в Небытие в конце срока своего пленника. Однако они оба рассказали мне достаточно, чтобы получилось воссоздать картинку произошедшего.