Избранница звёзд

– Подождите…

Сайон вспыхнул, Его терпение стремительно иссякало.

– Я даю клятву правды, что отдам его Вам, – я наконец взглянула на Ристриэля, от му`ки в его позе и на лице у меня зарыдала душа. – Но позвольте нам вместе провести оставшееся до рассвета время. Вы стоите на Матушке-Земле и судите во время правления Луны. Так приведите Ваш приговор в исполнение в свое законное время.

Я не могла расстаться с Ристриэлем, не попрощавшись должным образом. Не прикоснувшись к нему последний раз.

Губы Сайона скривились. Ему не понравилась моя просьба.

Ристриэль пробормотал:

– Я тоже приношу клятву правды, что не убегу. И вернусь к своим цепям на рассвете.

Над головой прогремел взрыв, привлекая внимание Сайона к разгоравшейся наверху битве.

– Что ж, будь по-вашему, – сказал Он низким и недовольным, но смиренным голосом. Ничего больше не добавив, Он махнул рукой окружавшим нас божкам. Те исчезли во вспышках света. Сайон задержался лишь на мгновение, взглянул на меня и вернулся к своей войне.

Я выдохнула, вместе с воздухом тело покинули и силы. В наступившей тьме, когда и свет Луны скрывали тучи, я рухнула на колени. Раздался раскат грома, больше похожий на надвигающуюся бурю, чем на знак божественного гнева. Возможно, даже во сне Матушка-Земля защищала нас от небесного побоища. В отсутствие Сайона, под растущим облачным покрывалом, Ристриэль вновь стал плотным.

Он опустился рядом со мной на колени и заключил в объятия, уткнувшись лбом в мои волосы.

– Нет, Церис, – шептал он, на голову упали слезы. Он говорил так, будто все еще надеялся меня разубедить. – Прошу, не надо.

Отстранившись, я взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы, пробуя на вкус его боль и смешивая со своей собственной.

– Я не оставлю тебя во тьме, – то были истина, обещание и жертва. – И непременно к тебе вернусь, Рес.

Я обнимала его, а он меня. Мы горевали вместе. Впрочем, по правде говоря, в глубине души мы оба давно знали, какая судьба нам уготована. Мы были существами, выброшенными за пределы времени и наказанными за это. И вместе мы вернем наш долг.

До рассвета оставались считаные часы, и мы не теряли даром ни мгновения. Мы давали обещания и шептали молитвы, лежа на Матушке-Земле, медленно и тщательно изучая друг друга. Хватило лишь проблеска лунного света, чтобы одежда Ристриэля превратилась в кожу, и я узнала его так, как могла бы узнать смертного мужчину. Мы слились воедино, двигаясь, содрогаясь. Именно тогда я поняла, каково в действительности заниматься любовью, и спрятала это познание в сердце, защищая каждой крупицей силы, которую передала мне моя звезда.

Когда небо стало угрожать рассветом, мы обнялись и повторили наши обещания, смешанные с извинениями. Я пела ему, а он целовал меня в лоб, проводя пальцами по серебристым прядям в моих волосах.

Едва взошло Солнце, по обе стороны от нас появились два огненных божка в высоко пылающих шлемах, вооруженные копьями из слоновой кости. Они протянули руки, и связанный клятвой Ристриэль шагнул к ним навстречу.

Мое сердце уже разбилось, а когда вспышка света поглотила Ристриэля, скованного божками, был сломлен и дух. Я рухнула в пыль и разрыдалась. И окропляла Матушку-Землю своими слезами до тех пор, пока во мне ничего не осталось.

В стороне меня дожидалась проекция Сайона. Когда я закончила, Он забрал меня обратно в свой дворец.

Глава 24

Проведенная с Ристриэлем ночь не дала начало новой жизни.

Я расстроилась, ибо мне отчаянно хотелось иметь хотя бы его частичку, которую можно держать на руках и о которой можно заботиться, в то время как сам Ристриэль заперт в неведомом мне месте, а три с половиной столетия – очень долгий срок для не вполне смертной.

Однако кто знает, смогло бы дитя Сумрака выжить в доме Солнца?

Меня заточили во дворце, но не в комнате и не заковали в цепи. Тем не менее целый месяц я не покидала спальню с ее не-стенами и не-мебелью. Когда я не оплакивала свою потерю, то лежала на полу, глядя в усыпанное звездами небо, и шепталась с Сурриль. Часто она мне отвечала. Фосия и Эльта, вновь назначенные моими помощницами, изо всех сил старались меня взбодрить, но душевную боль могла унять одна лишь дочь. И я благословила ее каждым шрамом, который она мне оставила, как видимым, так и невидимым.

После первого месяца я стала бунтовать и раздвигать границы своей тюрьмы, ибо именно так и воспринимала дворец. Я подходила к краю и прыгала в небо. Забредала, куда не следовало: в оружейную, в покои других божков, даже к Сайону. Я перестала звать Его по имени, которое Он мне доверил. Да и вовсе перестала к нему обращаться и демонстративно не замечала, когда Он ко мне приходил, каким бы добрым, сердитым или сожалеющим Он ни казался.