«Впрочем, в Англии не столь уж важно, как у нас, чтобы королем был человек мудрый. Характер английской конституции таков, что король обладает властью делать лишь добро; причинить зло он вообще не может».
Эту запись он делает для себя, и она так и остается погребенной в дневнике. Отмечает он и фразу адмирала Бленка: «It is our duty to flight for our country into whatever hands the government may fall»[36]
. Подобное самоподбадривание было для Сечени весьма кстати в 1815 году и долгие-долгие годы спустя. Афоризмы такого рода копятся им впрок. Ведь если в Вене такую вольность не выскажешь, то дома, в Ценке, у себя в замке, отчего бы нет?..Сечени и сам сочиняет изречение, которое можно счесть удачным:
«Die Deutschen schreiben viel.
Die Franzosen sprechen viel.
Und die Engländer tun viel»[37]
.Сия сентенция записывается им также для того, чтобы при случае блеснуть в обществе. Но если бы она соответствовала действительности, то сам Сечени оказался бы немцем, французом и англичанином в одном лице. Дневники его растянуты на бесчисленное количество томов, а впоследствии он принимается писать и книги. В государственном собрании и прочих местах им были произнесены сотни речей. Стало быть, по этому признаку Сечени — немец. Болтлив он тоже был не в меру: о поваре ли, о своих ли гусарских похождениях способен был наговорить столько, что в Вене подвергли сомнению здравость его рассудка и прозвали сумасбродным Штефлом. Так чем он не француз? А что касается дела, то совершил он не менее, чем любой англичанин.
С его деяниями я и хотел вас ознакомить, но лишь сейчас спохватился, что уже поздно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну что ж, если вам угодно, я с удовольствием продолжу завтра.
Gaslight и Eau de Rasoumoffsky
[38]Вы считаете, что стоило бы посвятить роман любовным увлечениям Сечени? Роман на эту тему уже был написан, причем отвратительный. Автор, должно быть, намеревался описать жизнь государственного деятеля, а вместо того на протяжении всех трех томов трясет дамское белье, вертится-топчется вокруг Каролины, Селены, Кресченции, делая из них — в особенности из Кресченции — сущих ангелов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, до Кресченции пока что далеко, в пору нашего повествования сия «счастливая любовь» еще не появилась на горизонте Сечени. В это время и долгие годы спустя она дарит детей — восемь отпрысков — графу Зичи; лишь через двадцать лет после описываемых нами событий она начнет рожать детей Сечени и произведет на свет троих его потомков. Однако «счастливая любовь» чуть ли не сковала по рукам по ногам этого подвижного, неугомонного человека. Я вовсе не имею в виду, будто женитьба мешала ему быть покровителем венской танцовщицы или наведываться к девицам в пользующийся дурной славой дом на улице Аранькёз. И общественная деятельность Сечени не прекратилась — что верно, то верно. Но после вступления в брак он больше ни разу не увидел ни Парижа, ни Лондона, зато обзавелся денежными заботами и нестерпимо докучливой супругой… Нет, в его отношения с женщинами мы углубляться не станем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вы угадали, я и в самом деле холостяк. А иначе разве мог бы я работать гидом и проводить все вечера в вашей компании, даже будь моя супруга благоразумнейшей в мире женщиной!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Весьма польщен. Я тоже рад, что могу побыть с вами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, конечно. «Геллерт» — очень приятная гостиница, но кажется, вам она нравится больше, чем мне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Потому что я считаю совершенно излишним восстанавливать эту разрушенную обстрелом гостиницу в ее прежнем виде, со всеми украшательствами, словно ценное произведение искусства. Она того не стоит. И строительство затянулось на годы. Конечно, государство не разорят такие траты, а вот богатый владелец отеля в этом случае наверняка пошел бы по миру; у нас, в Венгрии, — хотя и не все мы умеем рассуждать по-государственному, — принято жалеть общественные средства…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .