Избранное

I

То были дни, когда в огне и дымесходились горы; водами живымирека гремела, в берега бия, —два странника призвали Божье имя,и, хворость одолевши, перед нимивстал богатырь из Мурома, Илья.Состарились родители, дотолеот пней и камня расчищая луг, —но взрослый сын воспрянул, вышел в полеи в борозду вогнал тяжелый плуг.Он вырывал деревья, что грознеебойцов стояли твердо сотни лет,и тяжесть поднимал, смеясь над нею,и корни извивались, точно змеи,впервые видящие свет.Испив росы, отцовская кобылапо-богатырски сделалась крепкаи звонким ржаньем словно говорила,что радуется мощи седока, —постигли оба: сказочная силазовет их, и дорога нелегка.И скачут... может быть, тысячелетье.Кто время сосчитать хоть раз сумел(а сколько лет он сиднем просидел?),где колдовство — не различить на свете.Природой меры миру не дано,тысячелетьям нет числа...Пойдут вперед те, кто дремал давнов краю, где сумерки и мгла.

II

Еще повсюду стерегли драконыволшебные леса, дыша огнем,но дети подрастали день за днем,но шли, благословившись у иконы,мужи на битву с хищным Соловьем-Разбойником, как волчья стая, злобным,который свил на девяти дубахгнездо и воем жутким, и утробным,и светопреставлению подобнымночь напролет в округе сеял страх;весенний мрак, неведомое чудо —

немыслимей, ужаснее всего:ничто не угрожает ниоткуда,но все вокруг — обман и колдовство, —так шли мужи, пути не разбирая,всем телом содрогаясь меж теней,за шагом шаг в глухую тьму ступаяи, словно челн, захлебываясь в ней.И лишь сильнейшие остались живы,встречая дикий свист, без перерываиз этой глотки, как из-под земли,несущийся, но все же шли и шлиони в леса, взрослея понемногу,одолевая робость и тревогу, —и так со многим справиться смоглиих руки крепкие. И дни настали,когда они, бесстрашные, вставалии стены возводили в твердой вере.И наконец, из чащи вышли звери,покинув ненавистные берлоги,и двинулись, куда вели дороги,устало рыская от двери к двери, —пристыжены, бессильны и убоги, —чтоб тихо лечь собратьям старшим в ноги.

III

Его слуги кормились ночью и днеммешаниной невнятных слухов, —слухи были о нем, и только о нем.Перед ним холопы валились ничком.Женщины, кидая тревожные взгляды,сговаривались в покоях своих,а он в потемках подслушивал их,и служанки шептали ему про яды.Ни ларя у стены, ни лавки, ни скрыни,и убийцы, прячась в монашьей личине,справляли кровавое торжество.И ничто не защищало его,кроме взгляда, кроме шагов украдкойв тишине по лестнице шаткой,кроме гладкой стали жезла.Ничего, кроме рясы, что плечи жгла,(и озноб сквозь нес, словно когтями,исходя от сводов, впивался в монаха),ничего, что было бы призвано им,

ничего, кроме страха днями, ночами,ничего, кроме все охватившего страха,что гнал его вдоль этих гонимых,вдоль этих темных и недвижимыхи, быть может, виновных лиц.Любого, кто мешкал рухнуть ниц,он убийцей считал и, озлоблен и мрачен,рвал одежды на нем своею рукой,а затем, у окна забывшись, с тоскойдумал: Кто и зачем это нынче схвачен?Кто я такой? Кто он такой?

IV

Вот час, когда в тщеславном ослепленьедержава смотрит в зеркала свои.Последний отпрыск царственной семьи,монарх безвольный, грезит в забытьи,ждет почестей на троне; и, в смятенье,откинувшись и уронивши дланидрожащие на пурпурные ткани,один в неверном бытии.Вокруг него склоняются бояре,одетые в сверкающие латы, —царь словно обречен жестокой карекнязей, что нетерпением объяты.Подобострастия полны палаты.Все помнят о почившем государе,который часто, буйствуя в угаребезумия, их бил о камни лбом.И думы думают они о том,что старый государь, садясь на трон,плотней поблекший бархат подминал.Был мрачной мерой власти он,и из бояр никто не замечал,что алые подушки закрывалнаряд тяжелый, золотом горя.И думают, что мантия царяпомеркнет на преемнике больном.Хотя пылают факелы, но дажежемчужины не светятся огнем,что в семь рядов на шее, словно стража;и оторочка из рубинов та же —светилась, как вино, — теперь, на нем

черна, как сажа...Память их не спит.Они тесней толпятся возле трона,но все бледнее царская коронабезвольного монарха, — свысокана них глядит он грустно и смущенно;все ближе, раболепнее поклоны,и мнится — в зале слышен звон клинка.

V

Не сгинет от меча и от коварствамонарх, тоской нездешней охранен,он принимает торжество и царствои за него душой болеет он.К окну в Кремле подходит царь безвольныйи видит город — белый и престольный —в тот час, когда ушла ночная мгла,и в первый день весны звонят по гулким,березою пропахшим переулкамк заутрене колокола.Колокола, чья песня так прекрасна, —вот первые цари его державы,его отцы, что с дней татар со славой —из гнева, кротости, борьбы, забавы,легенд и крови возникали властно.Он чувствует их царственное правоего душой овладевать порой,таинственно входить в его глубины, —тишайшего на царстве властелина,всегда, теперь и прежде, на вершиныблагочестивой звать мечтой.И царь благодарит их всей душойза то, что к жизни щедрым и огромнымпорывом, жаждой одарен.Перед богатством предков силен он,их житие таинственным и темныммерещится на фреске золотой.Как серебро, вплетаясь в ткань парчи, —в делах минувших сам себе он мнится,что было свершено — опять свершится,в его державе тихой повторится,в которой меркнут яркие лучи.

VI

Сапфиры в темном серебре оправы

чуть светятся девичьими очами;и лозы свились гибкими ветвями,как звери в брачный час среди дубравы;и жемчуг держит стражу величаво,в узорах дивных сберегая пламя,рожденное и скрытое тенями.Венец, покров и серебро страны —они в движение вовлечены,как зерна на ветру, как ключ в долине, —все светится в мерцанье со стены.Темнеют три овала посредине:лик Матери, и с двух сторон узки,как две миндалины, в уставном чиненад серебром воздеты две руки.И темные ладони в тишинепророчат царство в образе старинном,что зреет до поры плодом невинными наводнится ручейком единым,единосущным, вечно светлым Сыномв невиданной голубизне.Так говорил ладоней взлет,но лик ее — уже открытый вход,в тепло вечерних сумерек ведущий.И свет улыбки, на устах живущей,в неверной мгле блуждая, угасал.В земном поклоне царь сказал тогда:Неужто ты не слышишь крик, идущийиз глубины сердец, и страх гнетущий, —мы ждем твоей любви; скажи, кудаушел зовущий лик; куда зовущий?С великими святыми ты всегда.В своей одежде жесткой царь продрог,он в одиночестве познать не мог,как близок он ее благословеньюи как ото всего вокруг далек.Безвольный царь раздумием объят,и пряди редкие волос висят,скрывая в прошлое ушедший взгляд,и лик царя, как тот, в златом овале,ушел в широкий золотой наряд.(Чтоб встретить Богоматери явленье.)Две розы золотых мерцали в залеи прояснялись в отблесках лампад.(Перевод Е. Витковского)