Избранное

В душе у Винтилэ смешалось столько огорчений, что он уже не мог их различить, отделять одно от другого. У него было такое ощущение, будто он сидит в поезде, несущем его по неверному пути и летящем неизвестно куда по бесцветным унылым полям, а машинист пьян и спит. И он, единственный пассажир этого поезда, никогда не доберется до места. Он давно потерял на каком-то вокзале жену, на другом вокзале — детей, но даже не заметил остановок, где они могли выйти, а может быть, он потерял их в пути. На что ему врач? Чтобы узнать, что у него рак? Когда тот его доконает, он и сам узнает — и он, и все вокруг. Строительство новых вилл на горе шло туго, материалы задерживались, планы пришлось дважды переделывать, это потребовали из центра, но если бы ему все же удалось закончить эти виллы раньше, чем болезнь подкосит его, тогда, возможно, кое-кто понял бы, какую интересную идею воплотил он в жизнь. Санду никогда не спрашивал, над чем он работает. Он даже не спросил, какая часть склона застраивается по проекту отца. Его не интересовало ничего, кроме поэмы, «в которой ты ничего не поймешь, папа», как уверял он, смеясь. Он подолгу запирался в комнате, писал, потом шел в город, возвращался поздно, иногда на рассвете. Винтилэ лежал и слушал. Дважды открывались и закрывались двери. Дети являлись друг за дружкой. Иногда ему удавалось обо всем забыть, это случалось на строительной площадке или в кабинете, где он склонялся над проектом. Тогда его охватывала жгучая радость. Но по пути домой он снова обо всем вспоминал. «Сегодня, — думал он, — сегодня я поговорю с ними, как подобает отцу!» Но, придя домой, молчал, молчал весь вечер напролет. Он смотрел на своих детей и не мог отыскать нужных слов. Они бы только высмеяли его. Нет, размышлял он, чем стать предметом их насмешек, уж лучше пусть все остается по-старому. Выходит, он совсем никудышный человек, гордец, отступившийся от детей из страха быть осмеянным ими. Магда, по крайней мере, пребывала в полном неведении, боготворила Санду и старалась не обижать Маричику. Ей казалось, что она понимает своих детей и это омолаживает ее. Понимает! Как-то Санду оставил на столе, на самом виду, столичный журнал со своими стихами. Винтилэ действительно ничего в них не понял. Это была какая-то безграмотная мешанина из звезд, червей, полярного одиночества, внутренней дрожи, пропастей, бесполых гелиотропов — и все это без знаков препинания и без всякого смысла. «Не ищи в моей поэзии чувств, отец, там их нет. Они теперь не в моде». Он и в самом деле не нашел в стихах никаких чувств и напрасно стал бы искать в них каких-нибудь мыслей. Они были, по-видимому, глубоко запрятаны. Иногда он вдруг замечал сочувственный взгляд Лилианы, какое-то сострадание, доходящее до него. Тогда он избегал ее, со страхом и неприязнью. Не хватало еще, чтобы она жалела его! Чтобы он почувствовал себя еще более униженным, ждущим внимания и ласкового слова. Нет, уж лучше эта полульстивая-полуискренняя угодливость Анишоары, которая, по крайней мере, получает зарплату, подавая начальнику чай и обезболивающие таблетки и принося ему по утрам свежие булочки, продающиеся прямо у пекарни, рядом с ее домом. Анишоара не была чувствительной, скорее услужливой, немного даже подобострастной, но не посягала при этом на главного архитектора своим сочувствием и соболезнованиями. Правда, она досаждает ему постоянными советами обратиться к врачу, с тех пор как узнала, что он болен, но это, видимо, входит в обязанности преданной секретарши. И все равно Винтилэ не стал выдвигать ее на премию. Чтобы она не подумала, что теперь ей платят за преданность. Вот Мария Андроеску, чертежница, та получала одну премию за другой, но заслуженно: в каждом квартале она перевыполняла норму.

По вечерам приходил Андрей, но не всегда. Иногда, уже дойдя до улицы с каштанами, в конце которой стоял дом Чобану, он неожиданно поворачивал и шел на другой конец города к своей Эмилии. Он знал, что Магда не обидится. Магда ждала его каждый вечер, но если он не появлялся, садилась за работу одна. Эмилия тоже ждала его каждый вечер, и если он не приходил, ложилась спать одна, а если он приходил слишком поздно, закончив работу с госпожой Чобану и проделав довольно долгую прогулку по тихим пустынным улицам, чтобы немного развеяться после целого вечера расчетов и вычислений, бывала рада его приходу. В таких случаях она даже не вставала, а только придвигалась к стене и сонным голосом говорила: «Поищи в холодильнике, съешь что найдешь», — и тут же засыпала, чтобы потом еще раз на миг проснуться, услышав, как он забирается под одеяло, протиснуть руку ему под плечо, прижаться губами к его щеке и снова провалиться в глубокий сон.