Избранное

— А что такое красиво? Дай мне определение красоты.

— И неприлично.

— А что такое прилично? Я не понимаю этого.

— По меньшей мере, уважение к себе и к другим.

— На что нам усложнять свою жизнь всякими правилами приличия, уважения? Лишний груз.

— Для того, чтобы жить в воздухе, которым можно дышать.

— А мне нравится смрад. Мне в нем дышится лучше.

— Не говори глупостей.

— Ты очень хорошо знаешь, что такое глупость, что такое приличие, что такое уважение. Ты во всем разобралась и вот до чего дошла.

— До чего же я дошла? — Лилиана задохнулась. А что, если Маричика знает больше, чем говорит? А если даже и не знает, что это за отношение к жизни? Ох, господи!

— Спусти ноги, подбери волосы. Хоть бы вымыла их однажды.

— Зачем их мыть?

— Да ведь грязные они у тебя!

— А ты можешь назвать хоть одну причину, только достаточно серьезную, из-за которой человек должен быть чистым?

Лилиана быстро уходит. С этой девчонкой больше не о чем разговаривать. Ей, Лилиане, не о чем!

Санду возвращается из сада, шумно хлопает дверью, идет в приготовленную для него комнату, но по пути задерживается.

— Ну-ка, сними свои жерди оттуда! Ну, быстро!

Маричика даже не шелохнулась. Она презрительно смотрит на Санду и пускает ему в лицо струю дыма.

Санду скрипит зубами и, помедлив, уходит. Маричика, конечно, струсила, но не подала виду и теперь чувствует себя победительницей. Однако нелепая поза уже утомила ее, а главное, не производит должного впечатления на жалкого очкарика, и Маричика по собственной воле меняет ее.

Лилиана легла. Она так и не нашла, куда ей приткнуться. В холле, откуда можно было смотреть на Андрея, она не могла больше оставаться из-за Маричики. Значит, сегодня он не пожмет ей перед уходом руку, этой радости она лишена. Как холодно ей будет всю ночь. Но и здесь, в постели, отделенной от кабинета только холлом, она чувствует, что он там, там — а не где-то на другом конце города, на какой-то неведомой улице, в каком-то чужом доме разговаривает с незнакомыми людьми, смеется, как он смеется и здесь иногда, приглушенно, сдержанно, тихо. От всей этой горестной неразберихи, от всех этих Маричик, Санду, даже Винтилэ, даже Магды ты можешь отдалиться, уйти, потому что там, за ними, а иногда и среди них возникает эта гармония, эта красота, заключенная по воле случая в образе одного человека Все остальное вокруг тает, скрывается, исчезает, пропадает. Ее кровать — как лодка в чистых водах, и нет границ у этих вод, и те же воды плещутся вокруг него.

Маричика все вертится в своей постели. Она уже отвыкла ложиться так рано. Ночник погасила — не нужно ей никаких книг, никаких журналов. Уснула. Дышит ровно и глубоко. Так дышала она, когда была ребенком, когда я по десять раз на ночь вскакивала, чтобы укрыть ее, чтобы еще раз взглянуть на ее круглое милое личико. Я накрывала ей ручки и целовала их, убирала ей волосы со лба, легонько, легонько, чтобы не потревожить ее, хотя я знала, что она спит глубоко и ничто не может ее потревожить. Куда же девалась вся эта любовь? Как это куда? Разве я больше не люблю Маричику? Вся моя любовь к ней сжалась, насторожилась и только и ждет знака с ее стороны, чтобы броситься к ней, чтобы превратиться в былое тепло, в былую силу. Только знак с ее стороны, или, скорее, ее возвращение к самой себе. Не могла же она полностью стать иной. Все равно как снять что-нибудь с полки, скажем, подсвечник, а на его место поставить сковородку. Человека нельзя подменить. Нельзя, как в сказке, унести его из постели, а на его место положить другого. Какой долгий кризис. Какая долгая и тяжелая болезнь роста. А если все-таки не временный кризис? Ведь ей почти двадцать лет. Может быть, именно так развиваются люди? Что касается Санду, то зазнайство таилось в нем с детства, оно только развилось со временем, тут все ясно. Но Маричика! Лучше не думать, лучше об этом не думать. Там, в кабинете, Андрей. Я на минуту забыла о нем. Сейчас я тихонько поднимусь, накину халат и незаметно пройду через холл. И увижу его в открытую дверь. Может быть, ни завтра, ни послезавтра он не придет. Надо запомнить его образ, вот эту голову, подбородок. Вот он посмотрел вверх, в угол комнаты. Он что-то вспоминает или подсчитывает в уме. Магда наклонилась над столом, пишет. Какие у него прямые плечи, и шея поднимается из них, как ствол. Его большие чистые руки с тонкими пальцами лежат на столе. Довольно, довольно, а то он может заметить. Теперь мне надолго хватит. Теперь я укрою тебя под веками, укрою глубоко в груди, унесу с собой твой образ, а потом, засыпая, накрою свое лицо твоими ладонями и увижу тебя во сне.

Быстро распустились почки на вербах. Весна сменилась ранним летом, очень теплым, гнетущим. Поднялась трава, раскрылись листья на каштанах. Какая-то вялость ползла по улицам города, просачивалась в дома, проникала в людей, взбодренных на миг хлесткими призывами весны и сейчас вновь ослабевших.