Избранное

Винтилэ не спит. Он перебирает в памяти события дня. Страшно болит печень. Пожалуй — это все-таки то самое. А может, что-нибудь другое? А если то? Тогда скорей бы это все закончилось. А театр, а проект, который обсуждали недавно, кто его выполнит? Кто-то другой. Да, всегда кто-нибудь найдется вместо тебя. А губы у нее как жаркий цветок. Хищный цветок. Но речь не об этом. Свято место пусто не бывает. Он никогда не создавал здания театра. Театр у него в голове. Хотелось бы его построить. Подобного театра не было бы во всей стране. Да, да, именно он, Винтилэ Чобану, провинциал, не ездивший по заграницам, не видевший последних достижений, он так изучил свое дело, что сумел бы… Но построят его другие. Печень! Как болит! А может, все-таки не то. Может, какая-то болезнь печени. Анализы, исследования — огромная потеря времени, когда столько работы! Работать — это хорошо, помогает забыть обо всем, даже о детях. Вернее, о том, что ты никудышный отец, не знающий даже, что следует сделать для своих детей. Работа оставляет тебе еще какую-то надежду на будущее. Это длинное шоссе со столбиками на каждом километре, ты их считаешь, минуешь их и видишь перед собой такие же, все новые и новые. Анишоара склоняется над этим усталым лицом. Нет, в Бухарест его уже не вызовут. Или вызовут, но слишком поздно, когда он будет уже ни на что не годен. Да он уже и сейчас в таком состоянии… Винтилэ проводит руками по щекам и ощущает под пальцами свою усталость… Губы опустились, устали, эти губы, которые поцеловала Анишоара. Весь вечер он бежал от этой мысли, стараясь думать об архитектуре, о семье, о своей болезни. И все-таки надо собраться с духом и обдумать то, что случилось. Как же это случилось? Как она поцеловала его? И для чего? Что это ей взбрело на ум целовать эти увядшие губы? Как она решилась? Он никогда не давал ей повода подумать, что… Ну хорошо, решилась, а почему? Но что это был за поцелуй, господи! Жаркий, сладостный и бесконечный, бесконечный, покуда он не ответил на него. Какой стыд! Ответил на ее поцелуй! Какие отзвуки, какие забытые чувства, давно утраченные ощущения пробудил в нем ее поцелуй и в одно мгновение вернул ему все, все. Что за буря, что за волнение в этом теле, молчавшем столько лет! Как он сможет теперь находиться как ни в чем не бывало в своем кабинете, — серьезный и строгий, несмотря на то, что все еще чувствует на губах ее поцелуй и тем самым унижен в ее глазах! Придется быть с ней еще строже, быть просто суровым, чтобы она поняла, что главный архитектор — человек серьезный, человек, обремененный семьей, делами, ответственностью, который мог, конечно, на минуту забыться, но только на минуту, не больше! И он допустил еще ошибку — попросил Санду отругать Маричику. Попросил дурака поучить уму-разуму другого дурака. Отец, показавший свою слабость, уступивший свое место сыну, которому не доверяет! Надо будет намекнуть Санду, что ом передумал, что он сам еще в состоянии справляться со своими обязанностями. Санду теперь в холле. Сидит в кресле и ждет Маричику. Винтилэ слышит в открытую дверь, как Санду зажигает спичку, закуривает. Шел бы лучше спать! Какой у них сейчас может выйти разговор? Время уже далеко за полночь. Магда спокойно посапывает рядом. Лилиана давно уснула. Только лишний шум поднимут. Надо выйти в холл отослать его спать. Только как бы это сделать получше? Как выйти к нему в измятой от бессонницы пижаме, как сказать ему этими губами, полными воспоминаний: «Знаешь, Санду, я передумал…» А потом еще хочешь, чтобы дети уважали тебя! Он слышит, как открывается наружная дверь, это пришла Маричика. Только б они не стали орать, не растревожили всех. Нет, оба говорят тихо, шепотом. И не слышно — о чем. Что это? Он бьет ее? Что мне делать? Бежать ей на помощь, защитить ее? Потом он слышит, как открывается дверь в ванную, она пошла умываться. Надеюсь, Санду оставил ее в покое. Нет, слышно, он прохаживается по холлу, гасит свет, идет к себе. Вот, значит, как он понял просьбу отца! Вот как они решают теперь все проблемы! А может, так и надо? Винтилэ чувствует, что покрывается потом. Сердце колотится в груди. Я никогда не бил своих детей. Может, потому они и отбились от рук? Завтра посмотрим, завтра посмотрим, что делать с Маричикой. Еще одна забота на мою голову! А на работе — Анишоара… Как я посмотрю ей в глаза? Как она посмотрит мне в глаза? Боже мой, с личной секретаршей! Когда-то у меня было любовное приключение, но давно, когда дети были еще малы, а я проводил отпуск один в Борсеке, но в тот раз речь шла о женщине из другого города, с другого конца страны, которую потом я никогда больше не встречал. Да и сам я был молод, красив, полон сил. Не я, а другие тогда говорили, что я красив. А сейчас — усталый, растерянный человек. И на тебе — со своей секретаршей! Боже мой! Это немыслимо. Меня давно уже не занимают такие дела! Какие змеи заворочались во мне, в крови, когда она поцеловала меня. Нет, решено. Анишоару — в плановый отдел. А вместо нее возьму Сэндулеску. Предлог найти нетрудно. Скажу, что Анишоара за свою ставку не обязана перерабатывать изо дня в день, а ей приходится. Тем более, у нее дети. А Сэндулеску одинока. И по правде говоря, безобразна, как старый башмак. Тем лучше! Вот и Маричика уже вышла из ванной. Прошла в комнату Лилианы. Все как обычно. Только сердце у него никак не хочет успокоиться. Сейчас она ляжет. Надеюсь, без слез. Завтра посмотрим. Приму-ка я снотворное. Да, сегодня приму снотворного. Оно где-то здесь, на столике. Я купил его несколько месяцев назад, но до сих пор не прикасался к нему. Если у меня в самом деле рак, то мне предстоит еще выпить немало этой гадости, так что не следует заранее приучать организм. Но сегодня одну таблетку можно, только одну — и усну как убитый.