Избранное

— Не ловятся теперь налимы, — растерянно поглядел на обоих Конон Степаныч.

— Ладно, не ловятся… Я это только так, в шутку! Подводы у меня, паря, нет. Знаю, уже сказывали, надо сына из города привезти. Опоздал ты. Кабы пораньше, а то мы давеча с Буровым подрядились — всем обчеством завтра его лес из Мосеихи подымем. Там более сотни хлыстов, да каких — есть не в охват! Отказать нельзя — у него все лошади на счету, а обчеству он полезный человек. Платит хорошо, работу всегда дает, летось своим хлебом магазею засыпал. Приходится, Конон Степаныч, уважить — уж ты как-нибудь обойдись на этот раз.

Все это звучало у Осипа Емельяновича просто и убедительно.

— Заходите, заходите, батюшка, — сказал он своему гостю. — У Агаши самовар давно поспел, нас дожидается.

Они поднялись на крыльцо. Щеколда звякнула, прежде чем Конон Степаныч спохватился.

«Про казенных людей не сказал», — подумал он и шагнул на крыльцо. Однако услышав через отворенное окно скороговорку отца Иоанна, читавшего молитву перед трапезой, оробел и, что-то пробормотав, пошел прочь. К кому обратиться, он не знал, и шел, задумавшись, к дому.

— Ты чего, Степаныч? Аль признавать людей не стал? Я тебя кличу, кличу, а ты не оглянешься. Не от росы ли оглох? Все на воде да на воде.

Подняв голову, Конон Степаныч увидел тетку Марью Майорову, окликнувшую его из окна своей избы. Он подошел к ней.

— Здравствуй, тетя Марья! Дела мои такие, что голова кругом пошла. Сын Ефрем написал, по чистой уволили. Не зря небось — искалечили всего, не иначе. Не работник он больше… Что нам теперь с Марфой делать — ума не приложу. Одна была надежда — Ефрем вернется…

Конон Степаныч говорил долго, сбивчиво и горячо. Умолкнув, ухватился двумя руками за голову и покачал ею, точно укачивая свою тоску. Только сейчас, возвращаясь от старосты, он вполне представил себе всю меру постигшего его несчастья и понял, что оно непоправимо. Отчаянье овладело им. Угадав в тетке Марье искреннее участие, он спешил облегчить занывшее сердце.

— Что сделаешь, милый человек! Вот и у меня сынок там, сердце день и ночь болит о нем. Но воли себе не даю. Начни убиваться — все прахом пойдет, а у меня ведь внучки. Глушу тоску работой, легче становится. Тебе бы тоже, Степаныч, надо за хозяйство браться. Глядишь, сынок бы не в пустую избу воротился, стали бы жить как-нибудь… Журить тебя надо, да не время сейчас. Сына встретить как следует, вот о чем подумаем. Я давеча свою Таньку к Марфе посылала с мучкой да яйцами. Сергей Архипыч меду и свинины тебе послал — он поросенка к пасхе зарезал. Ну вот, рыбка у тебя есть, как-нибудь угостишь солдата. Ему теперь дома все сладко будет после той муки. Да вот что… У меня давно четверть вина припасена — еще царского, за красной головкой. Все берегу, когда мой Васек возвратится. Так ты вина не ищи, я поделюсь. Только уж не обессудь — сама завтра принесу: вернее будет.

Глаза Марьи блеснули чуть лукаво.

— Подводу Пугач дал? Нет! Зря и ходил к нему — разве такой посочувствует! За Бурова он расшибется, а почему? Тот обчеству по пятерке с подводы даст да ему по зелененькой, вот он и будет завтра всех трясти, ни одной лошади в деревне не оставит. Ты вот как сделай: лошадь я дам, а за телегой хоть к Семену Дутову сходи. Свою я в кузню отвезла — перетянуть колеса. Только ты, Конон Степаныч, не обижайся, я своего соседа, Василия Егорыча, договорила ехать. Ему с руки — из города себе кое-что заодно привезет. Тебе забот будет меньше, с лошадью не возиться.

Морщинистое лицо старой крестьянки светилось добротой и участием.

Конон Степаныч уже много веселее пошел к дому. Думал он о том, сколько отольет ему тетка Марья из припрятанной бутыли.

8

Недолго пошелестев колосьями спеющей ржи, предзакатный ветерок исчез. На широкое поле легла успокоенная тишина летнего вечера. Все кругом, скинув с себя яркие ситцы пестрого дня, потихоньку облекается в призрачные вечерние шелка. Плотнее к земле прижимаются запахи ржаного поля, становится слышнее медовое дыхание клевера и полевых цветов. Жаворонки, рыженькие в косых лучах солнца, допевают свои песни. С реки под горой отчетливо доносятся голоса, точно разговаривают рядом. Солнце над самым лесом. Замерли в бирюзовом небе клочки истаявших полуденных облачков. Длинная тень от горы покрыла луг, и темно-синий лес за ним сделался светло-зеленым. По опушке дальнего бора разлилось нежно-розовое золото.

После хлопотливых сборов и беготни, в которых приняло участие полдеревни, Конон Степаныч с Василием Егорычем Базановым, тихим, исправным седым мужиком, наконец выбрались проулком из деревни и потихоньку поехали по ровной дороге под гору.