Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Отставить музыку! — приказал Скорик, но Коваленко не расслышал этой команды. Он старательно дул в свою глиняную дудку, выполняя приказ блоклейтера.

Скорик подбежал, вырвал из его рук нехитрый инструмент, музыка оборвалась.

Но взрывы смеха по-прежнему доносились с вышки, леденя душу. И уже заползал в сердце страх, росла, как пламя на ветру, тревога: а не припадёт ли этот безумный немец к пулемёту и не полоснёт ли очередью по шеренге, не разбирая, где пленные, а где блоклейтер.

— Смирно! — истошно крикнул Скорик по-немецки, и смех тотчас прекратился, будто ножом его отрезало. Привычное слово команды заткнуло судорожно вздрагивающее горло безумного солдата, как тугой кляп. Воцарилась жуткая тишина. Обессиленно обмякнув, часовой навалился всем телом на свой пулемёт. Послышалось его тяжёлое, всхлипывающее дыхание.

Пленные застыли с широко открытыми глазами. Им приходилось видеть и пытки, и внезапную смерть, они и сами фактически медленно умирали, но безумный смех наводил на них ужас, предвещая катастрофу. Психические припадки заразительны, как повальная болезнь. В лагерях, где нервы людей перенапряжены, истерия одного человека рождает иногда массовое безумие. Случалось, что люди, охваченные всеобщим психозом, одержимо, без мысли, без страха, лезли по трупам на пулемёты. Скорик знал подобные случаи и потому поспешил увести своих «подопечных» подальше от опасной вышки.

— К кухне, — скомандовал он, зная, как благотворно влияет на людей эта команда. — А вы, — он указал на Гиви Джапаридзе и стоявших с ним четырёх пленных. — Идите за мной.

— Что он с ними сделает? Расстреляет? — шёпотом спросил Шамрай у Колосова.

— Нет, хорошенько накормит, — тихо ответил тот. — Ни черта у него не поймёшь…

— А мы, — спросил Шамрай, с трудом приходя в себя после этой жуткой сцены. — Мы будем ужинать?

— Будем, — Колосов едко усмехнулся. — Распускай пояс, сейчас наешься от пуза.

Перед кухней на длиннющей скамье уже стояли, выстроившись в ряд, алюминиевые чашки с бурдой, которую называли супом. Возле каждой лежал кусок суррогатного хлеба. Вес — точно сто пятьдесят граммов.

Пленные подходили к этой длинной лавке. Похлебать суп и съесть кусок хлеба — на это требовалось всего несколько минут. В конце дворика, тоже высокая лавка — на неё нужно было поставить пустые чашки.

Задерживаться нельзя. Эта процедура смахивала на конвейер. Две порции не возьмёшь: дежурный блоклейтер следит за каждым движением пленного.

— Ну вот и повечеряли, — невесело сказал Колосов, поставив на деревянную стойку пустую посудину. — У тебя что, нет ложки?

— Нету, — ответил Шамрай. Ему пришлось просто выпить этот вонючий суп. — Откуда ей быть?

— Возьми мою. У меня две.

— Спасибо.

Они молча направились к своему бараку. Голод немного угомонился. Пленные давно уже привыкли к постоянному чувству голода — в желудке будто сидит ненасытная жаба и гложет, гложет, проклятая… О том, чтобы наесться досыта, искушённые лагерники даже и не мечтали.

Теперь в бараках горели электрические лампочки: незадолго до темноты включили освещение. При ярком свете грязное омерзительное нутро барака выглядело страшнее, чем днём. Сделай шаг — и всё: тебя сейчас же проглотит огромное чудище, и навсегда пропадёшь в его чёрном, смердящем чреве.

— Неужели этому никогда не будет конца? — спросил Шамрай Колосова.

— Конец будет.

— Когда?

— Когда наши разобьют Гитлера.

— А мы?

— Что мы?

— Что мы для этого делаем? — Шамрая била нервная дрожь.

— А что мы можем сделать?

Шамрай не ожидал такого ответа. Он ссутулился и затих.

— Не теряй надежды, парень, — пытался подбодрить его Колосов.

— На что?

— Не знаю…

— Тогда и молчи, коли не знаешь, — огрызнулся Шамрай.

— Хорошо, будем молчать, — согласился капитан. Казалось, ничто на свете не могло вывести его из равновесия.

Они вошли в барак, и сразу их встретили возбуждённые, сверкающие глаза Гиви Джапаридзе.

— Я убью его, я непременно его убью, — прохрипел сержант. Он сидел на нарах и со злобой, до боли стискивал кулаки.

— Успокойся и хорошенько выспись, — посоветовал Колосов, — ещё неизвестно, добро или зло причинил тебе Скорик.

— Как же так? — Гиви подскочил как ужаленный.

— А вот так. Ты давеча умирать собрался, лежал ко всему равнодушный, а теперь, гляди, убивать готов. И злость, и сила нашлись… Ненависть, сержант, великое дело.

— Что ж, мне, выходит, ещё и благодарить этого выродка надо? Что-то я тебя не пойму, Колосов…

— А тут и понимать нечего, — устраиваясь на нарах, ответил капитан. И сказал Шамраю: — Давай спать. Завтра тебе выходить на работу. Труд нелёгкий, силы понадобятся. Спи.

— Спокойной ночи, — впервые за долгое время пребывания в плену пожелал Роман Шамрай.

— Здесь, лейтенант, не бывает спокойных ночей, — заметил Колосов. — Но всё-таки спокойной ночи.