Избранные произведения в одном томе

В самом деле, сообразила я, ударить его стулом по башке — это плохая идея. И сосчитала до десяти.

— Я собираюсь оформить иск в отношении Табиты за инициирование ложного ареста, совершенного по злому умыслу, и преследование человека.

— Звучит так, словно вы успели поговорить с адвокатом.

— Я юрист.

Взгляд детектива за поцарапанными пластиковыми линзами сменил точку фокуса. Вероятно, он видел другое объяснение моей показной воинственности.

— Вас ждут в офисе шерифа. Пройдемте, — сказал он.

У шерифа меня занесли в картотеку, сфотографировали, откатали пальчики и посадили в «обезьянник» Все же Маккрекен сдержал слово, убедив шерифа отпустить меня под «честное слово». Часом позже я вышла на волю. Вестибюль полицейского отделения был пустынным, единственный коп в форме скучал за барьером у самого входа.

Брайана я не встретила. Выйдя из дверей на свежий воздух, я прищурилась от яркого солнца. Сделав глубокий вздох, повернула лицо к небу. Бездонно-голубое, давно позабытого насыщенного цвета, окаймленное белоснежными зубцами высившихся на горизонте гор. Сухой воздух, ветер и скаты… Ко мне возвращались воспоминания об этом месте, физические ощущения из прошлого.

Сзади кто-то кашлянул. Обернувшись, я увидела прислонившегося к стене здания Исайю Пэкстона, чистившего под ногтями лезвием карманного ножа.

— Говорите, вашему племяннику угрожает мое оружие? А знаете, сколько стволов несет самолет его папаши?

— Ни одного, направленного на Люка.

— Вы привезли мальчика сюда, доставив его в зону смертельной опасности. Там… — он кинул взгляд в сторону военной базы, — там испытывают боеголовки, несущие любой заряд, от плутониевого до возбудителей сибирской язвы. В сравнении со всем этим мой револьвер — лучший друг человека.

— Какая это, должно быть, долгая штука — жизнь. Только ты и твои иллюзии…

— Пардон, я забыл… Вы же дети военного флота. В ваших головах устроен особый органчик. — Он вытер лезвие ножа о штаны. — Полагаете, в полете ваш брат испытывает оружие на овцах или мишенях? Очнитесь. Ракеты тестируют на христианах, верующих в Библию.

Нож задержался в его руках. Отпрянув назад, я почувствовала острое нежелание выслушивать его странные суждения и одновременно острое и яростное озлобление. Однако не успела я повернуться к двери, как Пэкстон преградил мне путь:

— Что, не верите? Военные имеют здесь миллионы акров, и тем не менее стоит вступить на их территорию на шаг, как они стреляют на поражение. Глупо защищать полевые цветы, не замечая тюрьмы за колючей проволокой.

— Прошу вас отойти, — сказала я.

— Мы называем это величайшей ложью, нежеланием увидеть то, что находится прямо под носом. Но лично я думаю, что вы просто наивные салаги. В армии считается нормальным сбросить атомные бомбы, а потом заставить солдат пройти зону поражения пешим маршем прямо под радиоактивным облаком. Морские свинки, подопытные — так они выглядят в представлении высокого начальства. Я видел, как мой отец умирал от рака легких. Лишь потому, что в то время не знал жизни, был молодым солдатом и тупо выполнял их приказы. — Он щелчком закрыл лезвие. — Сегодня они берегут военных на случай агрессии, а потому испытывают свою дрянь на гражданских. Но нельзя трогать меньшинства, они теперь под защитой: все эти гомики, евреи, ниггеры и прочие… Черножопое зверье.

— Ну это уж слишком! — Я развернулась в другую сторону, намереваясь уйти.

Пэкстон схватил меня за руку:

— Женщина, стой спокойно, когда с тобой мужчина разговаривает.

— Немедленно отпустите.

Теперь его голубые глаза казались мутными, как волдыри. От грязной ковбойской куртки Пэкстона несло потом.

— Не пытайся заикнуться этим законникам, что нужно отобрать у меня оружие.

Уголком глаза я заметила, как отворилась дверь. Повеяло лавандовым запашком.

— Исайя.

— Шенил, это мое дело.

— Айс!

Не сразу сообразив, что это кличка, секунду я старалась понять, что имела в виду Шенил. Наградив меня уничтожающим взглядом, Пэкстон повторил:

— Никогда.

И, грубо отодвинув меня в сторону, направился на стоянку.

Переводя дух, я снова развернулась к двери, но теперь на пути оказалась Шенил, стоявшая против входа со скрещенными на груди руками. Должно быть, срисовала эту позу в каком-то сериале.

— Ты сумела превратить мальчика в звереныша. Невероятно.

Под тонкими, как бритвы, бровями не выдававший возраста взгляд был неопределенно-серым и неприятным. Вокруг глаз я заметила припухлые круги. Думаю, Шенил было несколько больше сорока лет, раз она выдавала себя за мать Табиты.

— Никогда не гордилась Люком так, как сегодня, — сказала я.

— Гордилась? Ребенку не нужна свобода, он нуждается в дисциплине.

— Не смей делать ему замечаний, никогда. Лучше вообще не раскрывай своего рта, а тем более не грози пальцем. — Отворив дверь, я добавила: — Я выдвигаю обвинение против вас.

Лицо Шенил порозовело, став ярче свитера.

— Люку необходима коррекция. А что он получил от тебя? От одинокой женщины, которая путается с калекой.

Глаза Шенил заблестели. Довольная своим ударом, она пошла прочь.