Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения

Генрих VII не принес ничего доброго итальянскому народу. Но в раздробленной, изнемогавшей от войн и социальных бедствий Италии этот поход вызвал много прогрессивных, демократических чаяний, сила которых оказалась так велика, что даже падение Брешии и Кремоны не смогло заглушить их. За Генрихом шли многие. И с вдохновением шел Данте.

Когда немецкий авантюрист, враг итальянского народа, внезапно умрет от болотной лихорадки, его оплачут лучшие поэты и философы страны, а Данте, Данте, по капле отдавший Италии соки сердца, – оцепенеет от скорби. И он будет скорбеть до конца дней своих и поместит любимого Арриго в Раю в самом центре мистической Розы, рядом с Господом-Богом. «Здесь воссядет августейшая душа высокого Генриха, который придет спасать Италию прежде, чем она к этому будет готова. Слепая алчность, что овладела вами, превратила вас в ребенка, умирающего от голода, но отталкивающего кормилицу»[781]. Так скажет Беатриче.

Это – трагическое противоречие, но оно было неизбежным. К нему привела неосуществимость в условиях Италии тех времен прогрессивных идеалов Данте, его мечты о единой родине. Данте заглянул далеко вперед. Но очертания национальной просвещенной монархии он смог принять лишь за обновленную вмешательством небес Священную империю, которая уже тогда принадлежала не будущему, а прошлому. Так мечта Данте резко разошлась с реальностью, а сам Данте оказался в лагере врагов родного края и связал свои самые высокие помыслы с именем честолюбивого негодяя Генриха VII.

Это не вина, а беда его, и одновременно – великая историческая беда всей Италии.

«Вот теперь настало время желанное, и появляются вместе с ним знаки утешения и мира. Ибо засиял новый день зарею, уже разгоняющей мрак долгих бедствий… Радуйся же, несчастная ныне Италия…»

* * *

Генрих умер во время приготовлений к новому походу, собираясь в союзе с Федерико Арагонским и при поддержке пизанского и генуэзского флотов сокрушить своего главного противника в Италии – короля Роберта Неаполитанского. Угроза была осязаемой. И поэтому после 24 августа 1313 г. большая часть Италии впервые за три года вздохнула свободно. Флорентийская коммуна известила: «Привет и радость… Этот ужаснейший тиран Арриго… который под прикрытием империи уже опустошил и разрушил немалую часть провинций Ломбардии и Тосканы, скончал свои дни… Радуйтесь вместе с нами».

Зато Чино да Пистойя сочинил канцону, в которой говорилось, что не Генрих мертв, нет, —

А те мертвы, кто еще жив,

Кто возлагал на него все надежды[782].

Так писал друг Данте. Сам Данте молчал. Смерть императора была для него чертой, подводившей трагический итог огромной полосы жизни. В «Пире» можно найти распространенное тогда деление человеческой жизни на четыре возраста: до 25 лет – юность, затем – до 45 лет – молодость, до 70 лет – старость, после 70 – дряхлость. Данте в 1313 г. было сорок восемь лет…

«Гвидо, я хотел бы, чтоб ты, и Лапо, и я были по волшебству перенесены на корабль, и чтобы плыл он, чуть подует ветер, по морю, куда захотим вы и я, и чтоб судьба и непогода не могли помешать нам. И мы жили бы, как заблагорассудится, все больше привязываясь друг к другу.

И чтоб добрый волшебник поместил с нами монну Ванну и монну Ладжа, и ту, что под номером тридцатым. И мы бы всё говорили о любви, и каждая из них была бы довольна, – как, думаю, и мы»[783]. Этот юношеский сонет, не вошедший в «Новую жизнь» («та, что под номером тридцатым», подруга поэта, была не Беатриче), окрашен прозрачным настроением, задумчивым и лукавым изяществом.

Потом много воды утекло в Арно. Данте и Гвидо Кавальканти (к которому обращен сонет) оказались в разных политических лагерях. Гвидо заболел в ссылке и скончался. А вскоре Данте тоже попал в изгнание. В «Пире» он, думая о своей судьбе, вновь прибегает к образам корабля и плавания. Но уже без доброго волшебника.

«После того как угодно было гражданам прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, Флоренции, исторгнуть меня из ее нежного лона, где я родился и был вскормлен до зрелой поры и где я всем сердцем хочу успокоить усталую душу, дожив отпущенный мне срок, – я скитался, словно бродяга, почти по всем краям, где говорят на этом языке, и являл собой, помимо воли, каковы удары фортуны, в которых обычно несправедливо обвиняют павших. Поистине я был судном без руля и без ветрил, которое сухой ветер горестной бедности несет в разные гавани и заливы, к разным берегам»[784].