Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения

Нет, это не просто схоластическая аллегория. Символический замысел, будучи связан с именем милой Биче Портинари, наполняется гулкими ударами сердца, прерывистым дыханием воспоминаний. Живая жизнь входит в символ, превращая его в неподдельную реальность. И наоборот, величественная аллегория, возникшая в искренне религиозном уме, окутывает Беатриче сверкающей одеждой, уносит ее в небеса. И облик ее приобретает стройность и торжественность, наполняется строгой одухотворенностью, напоминающей леонардовскую «Мадонну среди скал». Так религиозная аллегория и земная реальность переливаются одна в другую, просвечивают одна из-под другой. Эта психологическая двойственность является удивительной особенностью творчества Данте, цельного в самой своей противоречивости[850].

Но, в конце концов, потому лишь волнует высоко парящий над землей ослепительный образ Беатриче, что все же за ним дыхание совсем обычной, хотя и громадной, человеческой любви. Нет спору, что XXX песнь «Чистилища» – это изображение встречи души, прошедшей по кручам преисподней, с божественным откровением; это католический напев под высокими сводами готического собора. Но Данте не был бы «первым поэтом нового времени», если бы в той же XXX песне «Чистилища» не заключалось нечто совсем иное.

Уже уставший, стареющий человек встречается с любовью далеких юношеских лет. Какие воспоминания, какие слезы и терзания совести, раскаяние и просветление, какие боль и радость, какой яркий накал души! Целая повесть ушедшей жизни.

Была пора, он находил подмогуВ моем лице; я взором молодымВела его на верную дорогу.Но чуть я, между первым и вторым

Из возрастов, от жизни отлетела,Меня покинув, он ушел к другим…

* * *

Напряженный интерес к внутреннему миру человека во всей его полноте и яркости, сочувственное отношение к живым человеческим страстям, воспевание силы и дерзаний пытливого человеческого духа. Стремление к славе, честолюбивая жажда бессмертия в памяти людей.

Все эти черты, составляющие психологический фон творчества Данте, имеют глубоко социальный смысл, ибо они означают освобождение личности из оков аскетической морали.

Однако это освобождение – скорее стихийное и объективное, чем сознательное и субъективное. Данте – человек новой эпохи, который сам не осознал еще этого и который именно потому остается также средневековым человеком. То, что говорит Данте, порой совершенно отлично от того, что он собирается говорить. Религиозно-аллегорический замысел и план поэмы, мистическая символика чисел, огромная богословская эрудиция определили окраску «Божественной комедии». Но нельзя не ощутить, что формы, которые облекают идеологию Данте, результат своеобразной инерции, характерной, впрочем, в той или иной мере для всего раннего Возрождения. Непривычные мысли и чувства, подсказанные личным и социальным опытом, Данте пытался уложить в прокрустово ложе схоластического мировоззрения. Отсюда причудливое и сложное переплетение того, что вскоре погибнет, и того, что, пройдя красной нитью сквозь творчество Петрарки, Боккаччо и других, оплодотворит искусство будущего.

«Стихами моей Комедии клянусь»

Данте полагал, что в литературном произведении за «буквальным смыслом» следует искать иной, аллегорический смысл («тот, что таится под покровом этих вымыслов и является истиной, скрытой за прекрасной ложью»). Например, античный миф об Орфее, который пением приводил в движение деревья и камни, – в глазах Данте аллегория, и понимать ее нужно так: «мудрый человек своей речью успокаивает и смиряет грубые сердца».

Это, конечно, традиционный средневековый подход к искусству. Хотя Данте тут же роняет очень любопытное замечание: «Поистине теологи толкуют (аллегорический) смысл иначе, чем поэты; однако я намереваюсь следовать за поэтами и беру аллегорический смысл так, как им пользуются поэты». Значит, для автора «Пира» поэзия – всегда иносказание, но светское, а не религиозное.

Помимо аллегории в литературе могут быть еще два скрытых «смысла»: «моральный» и «агогический», т. е. богословский. Могут быть, но не обязательны. Искать религиозный, «агогический смысл» надлежит лишь в «писаниях, которые, обладая достоверным буквальным смыслом, значительностью своего содержания свидетельствуют о высших вещах, относящихся к вечной славе». Например, библейский рассказ о бегстве иудеев из Египта имеет в виду спасение души от греха.

Сквозь «буквальный смысл» должны просвечивать все остальные. Поэтический вымысел оказывается поводом для назидания. Расчленяя «прекрасную ложь», нужно обнаруживать за ней абстракцию. И хотя Данте всячески подчеркивает важность «буквального смысла», его теория о «четырех смыслах» повернута к прошлому[851]. Перед нами концепция символического искусства.