Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения

Художественные приемы Данте часто сравнивали с графикой. В самом деле, хотя Данте мастерски пользуется цветом – линия для него обычно важней, рисунок преобладает над колоритом. Но это – объемная и движущаяся графика. Может быть, лучше говорить о «кинематографичности» Данте. Для современного восприятия именно так выглядит способность Данте отбирать немногие «кадры» и, чередуя широкие «планы» с укрупненными деталями, сливать их в целостную картину движения.

Вот один из эпизодов «Чистилища», встреча с Белаквой[881]. Данте и Вергилий видят огромную скалу. Подходят ближе. Группа людей лениво расположилась в тени под скалой.

Один сидел как бы совсем без сил;Руками он обвил свои колениИ голову меж ними уронил.И я сказал при виде этой тени:

«Мой милый господин, он так ленив,Как могут быть родные братья лени».Он обернулся и, глаза скосив,Поверх бедра взглянул на нас устало;Потом сказал: «Лезь, если так ретив».

Этот ленивый Белаква, глядящий поверх бедра, показан так, что совершенно ясны расстояние, точка и угол зрительного восприятия.

Конечно, «кинематографическое» толкование – лишь условный прием. Как, впрочем, и сравнение с графикой. Никто, разумеется, не собирается отождествлять перо поэта с резцом гравера или кинообъективом. Незачем, тем более, модернизировать «Комедию» и приписывать XIV в. свойства художественного мышления XX в. Но сопоставление с кино – естественное сегодня – помогает уяснить особенности осязательной фантазии Данте, его великолепное умение создавать динамичные зрительные образы из прерывистых впечатлений, при помощи «монтажа» мгновенных зарисовок.

Бертран, поднимающий руку с головой, или Белаква, взглядывающий на Данте, не меняя позы, изображены не статично, а через жест, причем мы видим их фигуры в совершенно точном ракурсе.

Вот поэты, крепко держась друг за друга, стоят в ладонях великана Антея, спускающего их в адское жерло. И Данте кажется, что громада наклонившегося Антея рушится на них: так, если стоять около Гаризенды, высокой башни в Болонье, и смотреть, как облако проплывает над нею, – кажется, будто башня падает навстречу.

Но Антей опустил поэтов в бездну

…и, разогнувшись, встал,Взнесясь подобно мачте корабельной[882].

Другой пример – встреча со стражем Чистилища Катоном.

Мой вождь, внимая величавой тени,И голосом, и взглядом, и рукойМне преклонил и веки, и колени[883].

Жест, взгляд, реплика Вергилия обозначены синхронно. Это не описание, а действенное обозначение.

Данте искусно пользуется формой рассказа от первого лица. «Комедия» – свидетельство очевидца о пережитом. Личный, субъективно-пристрастный подход – не только знак нового мироощущения, но и художественный принцип поэмы: реакция Данте на все увиденное и услышанное скрепляет пестрый потусторонний калейдоскоп, цементирует композицию, превращает эпос в лирику и в роман, обеспечивает непосредственность читательского впечатления. В отличие от Мильтона или Гете, «тот свет» подан через обычное человеческое восприятие.

Новые пытки и новых пытаемыхЯ вижу вокруг, куда ни пойду,

Куда ни повернусь, куда ни посмотрю[884].

Недаром женщины на улицах Вероны, оглядывая смуглое лицо и черные курчавые волосы поэта, шептались, что на нем отблеск адского пламени.

Иногда Данте прибегает к простому описанию от своего имени. Иногда сообщает, что он сделал, сказал или ощутил по поводу представшей перед ним сцены. За знаменем «бежало такое множество людей, что я никогда не подумал бы, что смерть унесла столь многих»[885]. Это мысль, промелькнувшая в голове у наблюдателя. И читатель сам легко оказывается в позиции наблюдателя. Описывая грешников, вмерзших в озеро Коцит, Данте мимоходом замечает: «…и доныне страх у меня к замерзшему пруду»[886]. Излюбленный прием Данте – сопоставление химеры с чем-нибудь обыкновенным – подкреплен доверительным признанием. Любой замерзший пруд до сих пор вызывает у поэта ассоциации с чудовищным зрелищем, потрясшим когда-то; психологическая деталь своей достоверностью делает достоверным и озеро Коцит.

В Земном Раю Данте размышляет о первородном грехе. «Скорбно и сурово я дерзновенье Евы осуждал». Еще бы! – ведь из-за того, что Ева нарушила Божий запрет, человечество лишилось рая; причина скорбного дантовского осуждения, очевидно, заранее ясна. Но мы читаем: не помешай грехопадение,

Была бы радость несказанных сенейИ раньше мной, и дольше вкушена[887].