Т. е. «если бы она (Ева) была послушна», тогда он, Данте Алигьери, родился бы и жил в раю!
Это «мной» – изумительно.
Посреди адского скрежета, стонов Чистилища и райских хоров – один человек, автор и герой «Комедии». Он – в центре, и все располагается по окружности. То, что совершается в душе гениального путника, связывает воедино картину мира. Политика и религия, наука и мораль обретают смысл, проходя сквозь эту душу. История начинает вращаться вокруг индивидуума. Микрокосм личности вмещает в себя макрокосм. Мир очеловечивается.
Этот благословенный интерес к страстям и судьбам человеческим помогает нам сегодня понимать и любить Данте.
Некоторые выводы
Художественно-психологическая противоречивость Данте, как она ни показательна и ни любопытна сама по себе, является лишь выражением гораздо более глубокой раздвоенности его сознания. Ведь Данте не только поэт. Он еще политический идеолог, он – социолог, и социолог незаурядный. В этом плане творчество Данте представляет исключительный интерес.
Мировоззрение Данте не может быть связано целиком и полностью с каким-нибудь одним определенным классом.
Но в этом и заключается своеобразие переходной эпохи. Как в области экономической, так и в области политической еще нет четких линий и размежеваний; конфликты то бурлят где-то в глубине, то прорываются на поверхность; все в движении, становлении, борьбе; многое еще не понятно, не определилось, не откристаллизовалось. То же самое и в области идеологической, только гораздо сложней и опосредствованней. В такую эпоху личность стоит на распутье. Борьба старой и новой идеологии на первых порах проявляется в раздвоении сознания наиболее чутких и талантливых людей эпохи. И чем сильней преобразуется социальное бытие, тем заметней становится эта трагическая раздвоенность.
Своеобразие и сложность идеологии Данте в том, что она имеет как бы несколько плоскостей, несколько планов.
Данте отразил многие глубочайшие потребности нарождающейся буржуазии, пополанских верхов. Причем он нередко опережал эти потребности и, улавливая их потенции, в направленности к будущему, улавливая их общий и глубокий смысл, вступал в противоречие с частными интересами своих современников – «жирных» горожан. Например, идея политического объединения страны отвечала общеклассовым интересам итальянской буржуазии, но не соответствовала ограниченному сепаратизму ее отдельных групп. Дело, конечно, в том, что буржуазия тогда еще отнюдь не оформилась в национальный класс. А. В. Луначарский очень тонко заметил, что Данте – человек, «который тем более велик, что на заре появления буржуазии выразил не отдельные ее желания, а ее историческую роль, до которой менее крупные люди не могли еще додуматься»[888]
.С другой стороны, Данте, объективно отражая потребности ранней буржуазии, вовсе не являлся просто-напросто буржуазным идеологом. Он никак не вмещается в такое узкое определение. Данте не только, подобно титанам Возрождения, был чужд буржуазной ограниченности, но и ненавидел жестокий и низкий торгашеский дух нарождающегося капитализма. В этом плане Данте оказывается стихийным выразителем настроений широких народных масс, пополанских низов Флоренции. Здесь мы находим конкретные истоки народности Данте. Отсюда исходят и пылкие его мечты о возвращении блаженных патриархальных времен Каччагвиды.
Казалось бы, оба плана непримиримы. И все же они лежат в одной исторической плоскости. Скрывается ли за терцинами Данте пополанская верхушка или, как раз наоборот, пополанская масса, – как бы там ни было, он, во всяком случае, – пополан, дитя городской итальянской коммуны начала XIV в.
Назовем это третьим планом идеологии Данте, планом наиболее широким, определяющим, который вбирает в себя первые два плана, как бы покрывает их. Основная линия классовой борьбы проходила в ту эпоху не внутри пополанского лагеря, а между ним и феодалами. В прекращении феодальных усобиц и чужеземных нашествий, в полном разгроме грандов, в уничтожении светской власти папства, в умиротворении и объединении страны были заинтересованы все пополаны. В этом плане Данте выступает как выразитель интересов не какой-нибудь части городского населения, а итальянских коммун вообще. А поскольку коммуны были наиболее здоровым и прогрессивным элементом итальянского общества, их интересы совпадали с интересами развития общества в целом.
Все это так. Но поэта связывало с будущим не все и не до конца. Мы видели уже, что, с одной стороны, тяга Данте к прошлому имеет корни в настроениях народных масс. Существует и принципиально иная сторона этой тяги, понять которую можно лишь в плане связей Данте с дворянскими верхами Флоренции.