Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Идея о том, что катастрофические события были результатом божественного провидения, не подвергалась сомнению на протяжении всего описываемого периода. Это можно увидеть в донесении о взятии Магдебурга, подчеркивавшем как ужас беззащитных людей, так и то, что людям необходимо покаяться и смиренно принять волю Божию[649]. Вспышки чумы, повторяющегося кошмара тех времен, воспринимались как призыв к исправлению жизни. Эта напасть, казалось, отрицала саму возможность лечения и поражала равно бедных и богатых. Чувство беспомощности, парализованности овладело людьми, как свидетельствуют памфлеты времен лондонской чумы 1665, как было и веком раньше. Чума была, как говорили голландцы, даром Божиим, недоступным пониманию медиков[650].

Чума пошла на убыль, когда в 1666 году Лондон был уничтожен опустошительным пожаром. В этом случае размышления о карающем Божественном правосудии смешались с более прозаическими: распространились слухи о том, что пожар устроили католики[651]. Такое смещение акцентов, случившееся благодаря более высокому уровню новостных служб, наметило тенденцию к рациональному объяснению природных и созданных человеком бедствий. Это сов-пало с распространением эмпирических наблюдений в естественных науках. Ученые с воодушевлением, поддерживая друг друга, проводили и описывали опыты, проявляя слишком мало уважения к унаследованной от предков мудрости. По мере того как продвигалась наука, сокращалась область, предоставленная Богу[652]. Применительно к миру печатного слова это все имело и негативные стороны. Из-за того, что газетчики покинули благочестивую стезю покаяния, они встали на новый для них путь: если обвинять самого себя больше не нужно, значит нужно обвинять всех вокруг. Газетчики жадно выискивали козлов отпущения, а тон политических дебатов стал нарочито враждебным. В этом отношении, по крайней мере, новости стали заметно более современными.

12.1. Комета 1577. Частый предмет для обсуждения и безумных интерпретаций

Хорошо смазанные новости

Вопрос о том, можно ли верить новостям, был стар как сами новости. Средневековые правители очень были им озабочены, так как источники информации в их распоряжении были крайне ограниченными и неполными. По крайней мере в ранний период проблема ограничивалась вопросом о том, насколько можно доверять гонцу или был ли гонец заинтересованной стороной. Насколько велика доля сплетен в его донесении? До тех пор, пока получатель почты не мог проверить информацию на достоверность, ему приходилось верить на слово тому, кто мог бы быть достойным доверия подданным, мог бы иметь надежные источники информации, зарекомендовал бы себя ранее как тот, кто приносит достоверные новости.

Новости покоились на краеугольном камне доверия и честности, которые в принципе скрепляли все отношения среди определенного социального круга[653].

Этот сравнительно тесный круг обмена новостями был разорван появлением коммерческого рынка новостей. Рынок расширился помимо воли тех, для кого информированность была профессиональной обязанностью, его новые потребители были более наивными и неискушенными. Все чаще публиковались памфлеты, появилось первое поколение газет, и это совпало с серией сложных международных конфликтов; все это породило большую и разношерстную аудиторию, охотно впитывающую последние известия. Эта жажда новостей и необходимость удовлетворять ее неизбежно привели к тому, что в прессе появлялось множество таких новостей, которые было невозможно проверить, или тех, что были откровенной выдумкой. В 1624 году молодой драматург Джеймс Ширли написал хлесткую сатиру на торговлю сфабрикованными небылицами с полей сражений, написанных людьми, которые и не приближались к линии фронта. «Дайте им час времени, и они опишут вам битву в любой части Европы, не показывая при этом носа из таверны»[654]

. Если за это заплатят, по словам Ширли, газеты это напечатают.

Это было не вполне честно. Ширли сделал свои наблюдения на пике Тридцатилетней войны, сложного периода для новостных донесений. Люди по всей Европе жаждали узнать последние известия, но, как мы уже видели, война нанесла урон и каналам связи. Пристрастные надежды и страхи добавляли искажений. Новое поколение серийных изданий времен Английской гражданской войны столкнулось со схожими проблемами в донесениях о внутренней политике. Как устало признавал в 1644 году Уильям Коллингз, редактор Kingdom’s Weekly Intelligencer: «Не бывало еще большего количества претендентов на правду, чем в наши дни, и не бывало еще меньшего количества тех, кто ею обладал»[655].