Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу

— …Но потом у меня началась гангрена? — продолжаю я.

На протяжении всего упражнения я постоянно находила у себя болезни, аллергические реакции или переохлаждение. В американской версии сериала «Офис» Майкл Скотт (Стив Каррелл) берет уроки импровизации, и он выбегает на сцену, крича: «У меня пушка!» Моя версия этой фразы — «У меня малярия!».

Попробуем еще раз.

— Помнишь, как мы купили банку маринованных огурцов? — Кловер начинает.

— И это была последняя банка в городе, — говорит высокий парень.

Они поворачиваются ко мне.

— И… мы закопали их и поклялись, что никогда никому не расскажем об этом! — выпаливаю я.

— Но потом нам захотелось приготовить жаркое… — присоединяется девушка с синими волосами.

— И мы так захотели эти огурчики… — говорит высокий парень.

— Нет, нет, нет. Мы же закопали их 20 лет назад, помнишь? — спрашиваю я.

Почему они все испортили? Я быстро понимаю, что самое большое препятствие в импровизации для меня (помимо опасных для жизни болезней) — это то, что у меня в голове есть полностью сформированная история и я упрямо отказываюсь отклоняться от нее. В данном случае я хотела, чтобы история была о секретах, утере доверия и апокалипсисе — где банка с огурцами спасет нас. Я хотела безответной любви между Кловером и высоким парнем. Я хотела, чтобы это был поцелуй под дождем. Я не хотела, чтобы речь шла об обеде. Маринованные огурцы не годятся даже для жаркого. Как я могу работать с этими людьми?

Второй урок импровизации в моей жизни, а меня уже убили.

В общем, я скорее человек, который говорит не «Да, и…», а «Ладно, но…». Я знала, что участвовать в этом будет страшно, но не предполагала, что нужно будет идти против всех моих инстинктов и пудрить себе мозги. И все это ставит импровизацию гораздо дальше за границы моей зоны комфорта, чем я думала.

Ощущение безопасности в моей жизни было основано на планировании будущего. Обычно интроверты любят быть готовыми ко всему, и я не исключение. Я предвижу всевозможные негативные последствия, а затем придумываю потенциальное решение, каким бы диковинным оно ни было. Мне нравится знать, чего ожидать даже в самых простых вещах. Я читаю отзывы, прежде чем начать телешоу, провожу обширные исследования, чтобы узнать, какое блюдо лучше заказать в новом ресторане, и заранее проверяю, сколько по времени займет поездка на такси. На занятиях спортом именно я — тот, кто спрашивает: «А сколько еще осталось?»

Мне нравится иметь представление о том, что произойдет дальше — а импровизация постоянно выбивает почву у меня из-под ног.

Мы разговариваем с Лиамом об этом.

— Ты не можешь вечно планировать все заранее. Ты должна опираться на то, что дают тебе партнеры. Если ты сидишь и думаешь «Волшебник, волшебник, волшебник», то, я гарантирую, к тому времени, как очередь дойдет до тебя, это уже не будет иметь никакого смысла.

Я пытаюсь выбраться из своей головы и послушать партнеров, но все равно не могу удержаться, чтобы не начать планировать заранее. А Кловер продолжает подставлять меня своими собственными идеями развития истории. В одной сцене Кловер хочет, чтобы мы были зомби, а я хочу, чтобы мы были пионерами. Мы каким-то образом приходим к мертвым пионерам, и никто из нас не в восторге.

Для последнего упражнения того дня Лиам разбивает нас на пары. Мы должны создавать и разыгрывать короткие сцены, которые якобы происходящие в местах, которые назначит Лиам. Поскольку мы все «играем» одновременно, к счастью, никто не наблюдает за нами.

В моей первой сценке мы с мужчиной говорим о достоинствах степлера в «городской конторе». Мы оба так ужасны и скучны, что я благодарна, что все остальные слишком заняты, чтобы нас слушать.

Во второй сценке я в паре с женщиной по имени Мария.

— Садовый центр! — кричит Лиам с другого конца комнаты. — Садовый центр? Что происходит в садовом центре?

Я не знаю, что сказать, — как и Мария, которая смотрит на меня безучастно.

— Посмотри на эти кусты! — кричит она, указывая вперед, на то, что на самом деле является креслом.

Я смотрю на воображаемые кусты.

— Очень зеленые! — наконец громко говорю я. Если нам не хватает чего-то в содержании, мы восполняем громкостью.

Я даже не знаю, что такое куст. Это что, кустарник? Маленькое деревце?

Я никогда в жизни не была в садовом центре.

— Как ты думаешь, что делает этот куст? — женщина спрашивает меня.

Я замираю.

— Мне кажется, с этим кустом что-то не так, — добавляет она, умоляюще глядя на меня.

Спонтанно. Свободный поток идей. Да, и…?

— Мэм, да этот куст БЕРЕМЕННЫЙ! — кричу я.

Теперь, похоже, у меня два уровня игры — смертельные болезни и рождение ребенка кустарником из его воображаемого влагалища.

В этот момент я понимаю, что есть что-то страшнее, чем театралы, сорвавшиеся с поводка. И это сорвавшаяся с поводка я.

Что скрывается в моем мозгу? Что за неловкий мусор там притаился, вот-вот готовый выскочить, наконец освободившись от всех привычных фильтров нормальной жизни?