К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Это невозможно. Мы должны пройти через все это. Но знаешь, Чарлз, есть вещи, которые мне трудно вынести. Мне ужасно думать, что кто-то в этом доме, кто-то, с кем я каждый день встречаюсь и разговариваю, хладнокровный и расчетливый убийца…

Я не нашелся, что ей ответить. Такого человека, как София, трудно было отвлечь или утешить ничего не значащими словами.

— Если бы только знать… — сказала она.

— Да, это главное.

— Знаешь, Чарлз, что меня больше всего пугает? — Голос ее понизился почти до шепота. — Что мы можем так никогда и не узнать…

Я легко мог себе представить, что это был бы за кошмар… и в то же время ясно отдавал себе отчет, что мы, вполне может статься, так и не узнаем, кто убил старика Леонидиса.

Я вдруг вспомнил, что хотел задать Софии один вопрос.

— Скажи мне, пожалуйста, сколько человек здесь в доме знали про эти глазные капли? О том, что дед ими пользуется, и о том, что они ядовиты. И какая доза эзерина считается смертельной?

— Я понимаю, куда ты клонишь, Чарлз, но не старайся. Дело в том, что мы все знали.

— Знали вообще, насколько я понимаю, но кто мог конкретно…

— Все мы знали вполне конкретно. Однажды после ленча мы пили у деда кофе — он любил, когда вокруг собиралась вся семья. Его тогда очень беспокоили глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы накапать ему в оба глаза, и тут Жозефина — она ведь всегда задает вопросы по всем поводам и без повода — спросила, почему на пузырьке написано: «Капли для глаз. Наружное». Дед улыбнулся и сказал: «Если бы Бренда ошиблась и впрыснула мне эзерин вместо инсулина, я бы глубоко вздохнул, посинел и умер, потому что сердце у меня не очень крепкое». Жозефина даже ахнула от удивления. А дед добавил: «Так что надо следить, чтобы Бренда не вколола мне эзерин вместо инсулина. Понятно?»

София сделала небольшую паузу, а затем сказала:

— И все мы это слышали. Слышали своими ушами. Теперь тебе ясно?

Да, теперь мне было ясно. У меня давно в голове засела мысль о том, что нам недостает каких-то конкретных доказательств. Теперь, после рассказа Софии, у меня сложилось впечатление, что старый Леонидис своими руками вырыл себе могилу. Убийце не пришлось ничего замышлять, планировать, придумывать. Простой и весьма доступный способ убийства был предложен самой жертвой.

Я перевел дыхание. София, угадав мою мысль, сказала:

— Да, все это чудовищно, тебе ведь тоже так кажется?

— Ты знаешь, София, на какие размышления это меня наводит?

— На какие?

— Что ты была права — это не Бренда. Она не могла так рисковать, она знала, что вы все слышали слова твоего деда.

— Не уверена. Она, мне кажется, не слишком сообразительна.

— Но не настолько, чтобы не сориентироваться в данном случае, — возразил я. — Her, Бренда это не могла сделать.

София отодвинулась от меня.

— Тебе очень не хочется, чтобы это была Бренда, правда? — сказала она.

Что должен был я ответить на это? Что я не могу… просто не могу ей твердо заявить: «Да, надеюсь, что это Бренда».

Почему я не мог? Что мне мешало? Чувство, что Бренда одна противостоит враждебности мощного клана Леонидисов? Рыцарство? Жалость к более слабому и беззащитному? Я вспомнил, как она сидела на диване в дорогом траурном платье… вспомнил безнадежность в голосе. И страх в глазах. Няня вовремя вернулась из моечной. Не знаю, как почувствовала она напряженность, возникшую между нами…

— Опять про убийство и всякие страсти, — сказала она неодобрительно. — Послушайтесь меня, выкиньте все это из головы. Грязное это дело, и пусть полиция им занимается — это их забота, не ваша.

— Няня, неужели ты не понимаешь, что у нас в доме убийца?..

— Глупости какие, мисс София! Терпения у меня на вас не хватает. Да ведь наружная дверь всегда открыта — все двери настежь, ничего не запирается. Заходите, воры и грабители…

— Но это не грабитель, ничего ведь не украли. И зачем грабителю кого-то отравить?

— Я не говорю, что это был грабитель, мисс София. Я только сказала, что все двери нараспашку. Любой заходи. Я-то думаю, это коммунисты.

Няня с довольным видом тряхнула головой.

— С чего это вдруг коммунистам убивать моего деда?

— Говорят, они повсюду влезут. Где какая заваруха, ищи их там. А если не коммунисты, так, значит, католики, помяни мое слово. Они как та вавилонская блудница. И с гордым видом человека, за которым осталось последнее слово, няня снова скрылась за дверью моечной.

Мы с Софией рассмеялись.

— Узнаю добрую старую протестантку[123], — сказал я.

— Да, похожа. Ну, а теперь, Чарлз, пойдем. Пойдем в гостиную. Там нечто вроде семейного совета. Он намечался на вечер, но начался стихийно.

— Наверное, мне лучше не встревать.

— Ты ведь собираешься войти в нашу семью. Вот и посмотри, какова она без прикрас.

— А о чем идет речь?

— О делах Роджера. Ты, по-моему, уже в курсе. Но с твоей стороны безумие думать, что Роджер мог убить деда, Роджер обожал его.

— Я в общем-то и не думал, что это Роджер. Я считал, что это могла сделать Клеменси.