К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Я ехал в кривой домишко — как я про себя его называл — с чувством некоторой вины. Хотя я честно пересказал Тавернеру все откровения Жозефины насчет Роджера, однако умолчал о том, что, по ее словам, Бренда и Лоренс Браун писали друг другу любовные письма.

В свое оправдание я убеждал себя, что это всего лишь детские фантазии и верить им нет никаких оснований. На самом-то деле мне не хотелось давать в руки полиции лишние улики против Бренды Леонидис. У меня вызывал острое чувство жалости драматизм ее положения в доме — в окружении враждебно настроенного семейства, которое единым фронтом сплотилось против нее. Ну а если письма существуют, их наверняка отыщет Тавернер с его блюстителями порядка. Мне совсем не улыбалась мысль стать источником новых подозрений в адрес женщины, и без того находящейся в трудной ситуации. Кроме того, она клятвенно заверила меня, что между нею и Лоренсом ничего не было. И я склонен был верить больше ей, чем этому зловредному гному Жозефине. Кстати, ведь Бренда сказала, что у Жозефины «не все винтики на месте».

Впрочем, на мой взгляд, с винтиками у Жозефины все в порядке. Уж очень умно поблескивали черные бусинки ее глаз.

Я заранее позвонил Софии и спросил, могу ли снова приехать.

— Ну, конечно, приезжай, — ответила она.

— Как дела?

— Не знаю. Вроде бы все нормально. Они все еще повсюду шарят. Но что они ищут?

— Понятия не имею.

— Мы все тут стали очень нервными. Приезжай поскорее. Я должна выговориться, иначе совсем свихнусь.

Я обещал тотчас же приехать.

Мое такси остановилось у входа — вокруг не было ни души. Я расплатился с шофером, и он сразу же укатил. Я стоял в нерешительности, не зная, что лучше — позвонить или войти без звонка. Наружная дверь была не заперта.

Я все еще раздумывал, когда вдруг услышал за спиной легкий шорох и быстро повернул голову. Жозефина… Лицо ее было наполовину скрыто большим яблоком, которое она грызла. Она стояла в проходе, сделанном в тисовой изгороди, и смотрела на меня.

Как только я повернул голову, она попятилась.

— Привет, Жозефина!

Она ничего не ответила и скрылась за изгородью. Я пересек дорожку и пошел к ней. Она сидела на грубо сколоченной неудобной скамье у пруда с золотыми рыбками, болтала ногами и грызла яблоко. Черные глаза над круглым румяным бочком глядели хмуро и даже, как мне показалось, враждебно.

— Видишь, я снова здесь, — сказал я.

Это была, конечно, не самая удачная попытка завязать разговор, но ее упорное молчание и немигающий взгляд действовали мне на нервы.

Она это уловила чутьем первоклассного стратега и снова промолчала.

— Вкусное яблоко? — спросил я.

На сей раз я удостоился ответа, хотя и крайне лаконичного.

— Как вата, — сказала она.

— Сочувствую. Терпеть не могу ватных яблок.

— А кто их любит?

В голосе ее было презрение.

— Почему ты не ответила мне, когда я с тобой поздоровался?

— Не хотела.

— Почему не хотела?

Она убрала яблоко от лица, чтобы до меня как следует дошел смысл ее слов:

— Вы сюда ходите, чтобы ябедничать полиции.

Я был застигнут врасплох.

— Ты… ты имеешь в виду…

— Дядю Роджера.

— Но с ним все в порядке, — успокоил я ее. — Все в Полном порядке. Они знают, что он ничего дурного не делал… то есть я хочу сказать, он не растратил ничьих денег. И вообще ничего плохого не совершил.

Жозефина смерила меня уничтожающим взглядом.

— Какой вы глупый, — сказала она в сердцах.

— Прошу прощения.

— Я и не думала беспокоиться о дяде Роджере. Просто в детективах никто так не делает. Разве вы не знаете, что полиции никогда ничего не говорят до самого конца?

— Теперь я понял. Ну прости меня, Жозефина. Виноват.

— Еще бы не виноват, — сказала она с упреком. — Я ведь вам доверяла.

Я извинился в третий раз, после чего она как будто смягчилась и снова принялась за яблоко.

— Полиция все равно бы дозналась, — оправдывался я. — Ни тебе… ни даже мне не удалось бы долго держать все это в секрете.

— Потому что он обанкротится?

Жозефина, как обычно, была в курсе всех дел.

— Думаю, этим кончится.

— Они сегодня собираются это обсуждать. Папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет отдать Роджеру свои деньги — только пока их у нее нет. А папа, наверное, не даст. Он говорит, что, если Роджер попал впросак, винить в этом он должен только самого себя и бессмысленно бросать деньги на ветер. Мама даже слышать про это не желает. Она хочет, чтобы папа вложил деньги в «Эдит Томпсон». Вы слыхали про Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила мужа. Она была влюблена в одного молодого человека, его звали Байуотерс. Он сошел на берег с корабля и после театра пробрался какой-то улочкой и всадил нож ему в спину.

Я еще раз подивился необыкновенной осведомленности Жозефины, а также артистизму, с каким она (если не обращать внимания на некоторую неясность в расстановке местоимении) изложила буквально в двух словах основные вехи драмы.

— Звучит-то это все хорошо, — сказала она, — но в пьесе, мне кажется, все будет совсем не так. Будет опять как в «Иезавели». Как бы мне хотелось узнать, почему собаки не отгрызли Иезавели кисти рук, — сказала она со вздохом.