К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Скорее всего, да. Он считается только с Клеменси. А Клеменси существо неординарное. Ей и вправду нравится жить без всякого комфорта и обходиться одной чайной чашкой, притом третьесортной. Для нее не существует прошлого, у нее нет чувства красоты.

Ее острый взгляд буравил меня насквозь.

— Это тяжелое испытание для Софии, — сказала она. — Мне жаль, что омрачена ее молодость. Я их всех люблю — и Роджера, и Филипа, а теперь вот и Софию, Юстеса, Жозефину. Все они мои дорогие дети. Дети Марсии. Я их всех нежно люблю. — После небольшой паузы она неожиданно сказала: — Но, обратите внимание, люблю, а не делаю из них кумиров.

Затем, резко повернувшись, она пошла к двери. У меня осталось ощущение, что она вложила в эту брошенную напоследок фразу какой-то особый смысл, который я так и не уловил.

Глава 15

— Твоя комната готова, — объявила София.

Она стояла радом и глядела в сад. Сейчас, в сумерках, он был уныло-серый, и ветер раскачивал деревья, с которых уже наполовину облетела листва.

Как бы угадывая мои мысли, София сказала:

— Какой он унылый…

Мы все еще смотрели в окно, когда перед нашими глазами вдруг возникла какая-то фигура, за ней вторая — они появились из-за тисовой изгороди со стороны альпийского садика, два серых призрака в меркнувшем вечернем свете.

Сперва появилась Бренда Леонидис. На ней было манто из серых шиншилл[127]. В том, как она крадучись двигалась по саду, было что-то кошачье. Легко, как привидение, она скользнула в сумеречном свете.

Когда она прокрадывалась под нашим окном, я увидел, что на губах у нее застыла кривая усмешка. Та же усмешка, что и тогда на лестнице. Через несколько минут за ней скользнул и Лоренс Браун, казавшийся в сумерках хрупким и бестелесным. Я не нахожу других слов. Они не были похожи на гуляющую пару, на людей, вышедших немного пройтись. Что-то в них было от таинственных, лишенных субстанции обитателей потустороннего мира.

Под чьей ногой хрустнула веточка? Бренды или Лоренса?

В мозгу возникла невольная ассоциация.

— Где Жозефина? — спросил я.

— Наверное, с Юстесом в классной комнате. — София помрачнела. — Знаешь, Чарлз, меня очень беспокоит Юстес, — сказала она.

— Почему?

— Последнее время он такой угрюмый и странный. Вообще он очень изменился после этого проклятого паралича. Я не могу понять, что с ним происходит? Иногда мне кажется, что он всех нас ненавидит.

— У него сейчас переходный возраст. Это всегда сложный период.

— Скорее всего, ты прав, по я не могу не беспокоиться о нем.

— Почему, мое солнышко?

— Очевидно, потому, что не беспокоятся его отец и мать. Словно он не их ребенок.

— Но, может, это и к лучшему. Дети гораздо чаще страдают от излишнего внимания, чем от небрежения.

— Ты прав. Знаешь, раньше, до того, как я вернулась домой из-за границы, я никогда об этом не задумывалась. Они на самом деле странная пара. Отец с головой погружен в темные глубины истории, а мама развлекается тем, что театрализует жизнь. Сегодняшняя дурацкая комедия — полностью ее постановка. Этот спектакль никому не был нужен. Но ей захотелось сыграть сцену семейного совета. Дело в том, что ей здесь скучно, и поэтому она пытается разыгрывать драмы.

У меня в голове на мгновение промелькнула фантастическая картина: мать Софии с легким сердцем дает яд своему престарелому свекру для того, чтобы воочию наблюдать мелодраму с убийством, где она исполняет главную роль.

Забавная мысль! Я тут же постарался отогнать ее, но тревожное чувство не покидало меня.

— За мамой нужен глаз да глаз, — продолжала София. — Никогда не знаешь, что она еще выкинет.

— Забудь о своем семействе, — сказал я жестко.

— Я бы с радостью, но сейчас это не так легко. Как я была счастлива в Каире, когда могла о них не думать.

Я вспомнил, что она никогда не говорила со мной ни о своем доме, ни о родных.

— Поэтому ты никогда не говорила о них? — спросил я. — Тебе хотелось о них забыть?

— Видимо, да. Мы всегда, всю жизнь жили в слишком тесном кругу. И мы… мы все слишком друг друга любили. Есть столько семей, где все друг друга смертельно ненавидят. Это ужасно, но не менее ужасно, когда все полюбовно завязаны в один клубок сложных противоречивых отношений. Я, помнится, имела в виду именно это, когда сказала тебе, что все мы живем в кривом домишке. Не какую-то испорченность, а то, что нам трудно было остаться независимыми, встать на ноги. Мы все какие-то крученые-верченые, как вьюнки.

Я вспомнил, как Эдит де Хэвиленд вдавила каблуком в землю сорняк.

Неожиданно в комнате появилась Магда — она распахнула дверь и громко спросила:

— Дорогие мои, почему вы сидите без света? За окном уже темно.

Она включила все лампочки, и свет залил комнату. Потом мы задернули тяжелые розовые шторы и оказались в мирке уютном, пахнущем цветами.

Магда бросилась на диван.