К портретам русских мыслителей

Булгаков начинает с вопроса о ценности мира как такового. Не хозяйством создана эта вселенная, напоминает он. Мир сотворен идейно, не кое-как. София – идеальный организм божественных идей, воплощенных в миротворении. И поскольку в первозданном и первоустроенном мире нет ничего а-софийного и только порча, связанная с грехопадением человека, вывела наружу укрощенную Божественным fiat его, мира, хаотическую подоснову, то изначальная онтологическая характеристика мироздания есть Красота. Красота, которая не человеком привносится в мир, а имеет своим источником Абсолют, человек же способен только ее творчески отражать, – эта сошедшая свыше Красота составляет как бы охранную грамоту мироздания и, в первую очередь, Матери Земли, на которой, согласно Шестодневу, сосредоточилась устрояющая мощь Творца. Разрушение Красоты, подмена ее потребительской красивостью, а затем и безобразием – признак дьявольского заблуждения исторического человечества.

Тут нельзя не остановиться на противоречии в мыслях Булгакова, из которого он намечает выход разве что к концу жизни. На психологическом уровне это противоречие можно обозначить как неосознанную попытку примирить умиление «тихой моей родиной», «в неподвижности (! – И.Р

.) своей прекрасной»[571]

, уголком среднерусской природы, где протекало детство о. Сергия и в целомудренном обаянии которого ему грезилась улыбка Софии, – и неподдельный восторг перед творческой поступью хозяйственного прогресса. На уровне интеллектуальном это – противоречие между исповедуемым в «Философии хозяйства» и после нее панзоизмом, признанием мира изначально живым в целом и в частях, – и, несмотря на это, постановкой перед человечеством цели деятельного оживления и очеловечения все еще мертвенного мира. В специально философском плане это – колебания в вопросе иерархического соподчинения хозяйства и искусства при констатации разности и даже «естественного антагонизма»[572]

их задач. Поясню.

В софиологии Булгакова человек трактуется как космическое око Софии, ее персонификация в творении. «Человек – стянутая вселенная» (по неоднократно повторяемой им формуле Шеллинга). «Человек космичен, а мир человечен» (по формуле самого Булгакова)[573]. Вместе с тем человек как существо, одухотворенное Всевышним, содержа в себе все формы космической жизни и даже животности, возвышается над ними и соответственно поставлен садовником Божьего сада и управителем Божьего имения. Таким образом, человек призван к деятельности, независимо от того сопутствующего ей проклятия принудительности и нужды, которое, согласно библейскому представлению, последовало за его грехопадением. Человек – космический агент в жизни Земли, а эпоха хозяйства – новая эпоха в ее естественной истории. (Это утверждалось нашим мыслителем задолго до В.И. Вернадского и Тейяра де Шардена.)

Как существо падшее и навлекшее порчу на все творение, человек находится в двойственном положении к нему: «Над оживлением природы неустанно работает ее сын и пасынок, раб и господин, повелитель и рабочий, хозяин»[574]. Но акцент в формуле этой стоит не на вынужденном «рабском» подчинении человека стихиям мира, а на хозяйственном «оживлении природы». Человек в образе хозяина предстает здесь как космиургический, по терминологии автора, деятель, в пределе – как художник мироздания, проявитель мира в его качестве художественного, то есть живого, произведения, полученного из рук Творца. Цель хозяйства трансцендирует его пределы и являет себя как задача художественная.