К портретам русских мыслителей

Как уже говорилось, Булгаков, всегда следивший за развитием научной мысли, приветствовал идеи Макса Вебера при первом их появлении (прежде всего своей статьей 1909 года «Народное хозяйство и религиозная личность») и особенно заинтересовался такой опорой протестантской/капиталистической этики, как идеологема «призвания» (calling), профессионального долга перед имуществом, что было сопряжено, как известно, с перенаправлением творческой инициативы в мирское русло и с аскетической дисциплиной в области потребления. Нынешний капиталистический космос вроде бы уже не нуждается в этих духовных опорах, констатирует Булгаков, однако «господство утилитаризма и упадок личности»[590] грозят подорвать хозяйственное развитие. (Прогноз сбылся лишь отчасти, поскольку старое хозяйственное развитие сменяется, не без успеха, новым «денежным строем», базирующемся не на стимулах накопления, а на стимулах расточения.)

Но вот что важно. Булгаков, обратив однажды внимание на извлеченные из веберовского труда слова пуританина Р. Бакстера: «Для Бога вы должны работать, чтобы разбогатеть», – в своих дальнейших поисках православного economic man корректирует вторую половину этого изречения. В итоге оно могло бы звучать примерно так: «Для Бога должны вы работать, чтобы весь мир в Бога богател» (to be rich toward God. – Лк. 12:21). Точно так же Булгаков переосмысливает знаменитую дарвиновскую struggle for life: для него это не борьба за выживание (наиболее приспособленных), а борьба за «расширение жизни», за творчески-трудовое оживление сущего при сбережении форм жизни, себя уже актуализовавших. На основе софийного понимания мира он предлагает воспитание человека в альтруистической трудовой этике культуры.

Если меня спросят, не утопия ли это, я вынуждена буду ответить: да, не исключено. В той мере, в какой христианство, будучи не от мира сего, остается в мире и для мира реальной силой Премудрости, это не утопия. Но в той мере, в какой христианство вытесняется, да и само уходит из истории постхристианского мира, это утопия, хотя призванная напоминать об упущенных человечеством возможностях. На этом распутье особую внятность приобретает предупреждение Булгакова, сделанное им сто лет назад: «Роскошь, или духовное мещанство (читай в переводе на актуальный язык: неограниченное потребительство. – И.Р

.), было одним из сильнейших ядов, разлагавших античную цивилизацию. Ее наследниками оказались совершенно некультурные варвары, все преимущество которых состояло в том, что они были свободны от духовного мещанства, их сердце было открыто добру и злу»[591]. После 11 сентября 2001 года, вместе с претензией радикального исламизма на роль таких «варваров», свободных от духовного мещанства, у этих слов Булгакова обнаружился едва ли не пророческий смысл.

Чтитель и толмач замысла о мире

(Книга «Свет Невечерний» в философском творчестве С.Н. Булгакова)[592]

…С годами <…> в подлинной ценности выступает благо жизни и дар жизни, который никогда не отвергнет – вплоть до конца – никакое живое существо, ни даже сатана, хотя и клевещет и хулит Жизнодавца. И, вместе с годами, все яснее печатлеется бессмертие жизни, – не веришь ни в какие ее сроки, ни в старость, ни в смерть, а только в жизнь. Свеча, все сгорая, переходит в свет и тепло, которые с избытком возмещают отгоревшую часть ствола.

О. Сергий Булгаков. Ялтинский дневник (запись от 16 июня 1921 г. – в день пятидесятилетия)[593]