К портретам русских мыслителей

По линии феноменологии: Соловьев, можно считать, предвосхитил знаменитое эпохé Э. Гуссерля (тезис о вынесении за скобки всего не апробированного разумом), сформулировав в своей «Теоретической философии» правило о необходимости, приступая к философскому делу, устранить «все не философское, т.е. безотчетное и непроверенное». То, что для Гуссерля было принципиальным открытием, для Соловьева было существенной, но элементарной преамбулой, тем более что она уже содержалась в постановке вопроса у Декарта, выбравшего неоспоримый начальный пункт философствования в факте неопровержимого свидетельства самосознания. Претендующий на превосходство своего строго научного метода в решении вопроса о бытии над декартовским cogito Гуссерль на этом пути не раз сменит точку зрения на противоположную. Несмотря на амбициозный лозунг «К самим вещам (предметам)!», «вещь» как объект реальности, данная в непосредственном опыте, вытесняется по ходу дела «вещью» как атрибутом субъективного сознания, его «направленности», его «интенциональности». При этом без нужды умножаются сущности и хитроумные термины, – в связи с чем вспоминается замечание Бердяева о философах, употребляющих «новую терминологию, которая рискует оказаться оригинальнее мысли»[1122]

. В конечном счете Гуссерль достиг обратного тому, к чему стремился (к чему с бóльшим успехом стремились и Декарт, и Соловьев): искомое объективное в процессе «феноменологической редукции» оборачивается непрошеным субъективным, а сам он вследствие исчезновения из его философии «вещей в себе» обращается в невольного неокантианца.

Но вот что касается других «перекличек» и «созвучий» русской и западной философий. Автор книги сетует, что «до сих пор не была разработана коренная тема соловьевской философии жизни» (с. 52). Думается, потому не была, что таковой у Соловьева не было, как не было и у остальных героев книги. Опознание их в качестве «философов жизни», пусть и «особого типа», представляется недоразумением, – конечно, если подходить к этому понятию как к философской категории, а не как к бытовой характеристике лица, заинтересованного в разрешении жизненных вопросов. В таком случае и Кант, чей «категорический императив» призван был воздействовать на жизнь, да и Н.Ф. Федоров должны быть признаны «философами жизни». Куда уж больше?! Последний взялся прямо за дело воскрешения к жизни умерших; сформулировал призыв: «Мир дан человеку не на поглядение». Но был он христианским утопистом. «Философом жизни» назвала Соловьева и П.П. Гайденко в упомянутом выше сочинении. Между тем она же была автором ясной и четкой статьи на эту тему в 5-м томе «Философской энциклопедии» (1970), где «Философия жизни» определяется как «философское направление, рассматривающее все существующее как форму проявления жизни, изначальной реальности, которая не тождественна ни духу, ни материи и может быть постигнута лишь интуитивно». Но ведь у всех четырех русских авторов была другая изначальная философская реальность, какое бы внимание не уделял каждый (особенно С. Франк) интуиции. «Философия жизни» с ее неразлепленностью духа и материи, двух разных субстанций, есть – пусть и органическая, но форма позитивизма. Но даже Шестов, боровшийся против идеализма «всех мастей», был философом не жизни, а воли, конкретнее – религиозным волюнтаристом. Автор книги о русских философах считает, что «для Бергсона и для Соловьева “жизнь” – это преодоление разрыва между материей и духом, между материей и сознанием» (с. 168). Быть может, у Бергсона это и так, хотя на самом деле с философской точки зрения тут не «преодоление», а смешение. Но ведь и сама Н. Мотрошилова приводит высказывание Соловьева из статьи «Исторические дела философии», утверждающее прямо противоположное: философия ищет единого на потребу, все есть видоизменение «одной всеобщей сущности». И сущность эта есть дух. О том, насколько далек модный в свое время, да и часто вспоминаемый ныне Анри Бергсон от русского философа, выразил другой философ из известной четверки, Бердяев, подвергшей критике бергсоновский интуитивизм с «творческой эволюцией», в которой как раз не увидел творческого начала. «В эволюции, как ее понимает натуралистический эволюционизм, по-настоящему новизна возникнуть не может, так как нет творческого акта, всегда восходящего к свободе и прерывающего каузальную связь»[1123]

.