К портретам русских мыслителей

Многих недоразумений по части «перекличек», «созвучности» и общих «парадигм» философии русской и западной можно было бы избежать, если бы в книге не возобладала описательная методология – изложение философского учения через рядоположение отдельных черт, через перечень его характеристик. В связи с этим мне вспоминается обучение в школе автолюбителей на получение водительских прав, где инструктор-профи так описывал расположение отдельных узлов и деталей машинного устройства: вот карданный вал и его состав, вот оси и траверсы, а вот из каких частей состоит зажигание. Даже передаточный механизм выглядел непоправимо статуарным, отчего эту бездвижную махину хотелось спрыснуть живой водой – выведать источник движения и затем проследить, как, передаваясь по цепочке сцеплений и узлов, оно подходит к осям и колесам и приводит в действие весь механизм. – А значит, и понять, что он есть такое в целом и что было бы лишним в его составе. Разрозненное перечисление философских характеристик так же не дает связного представления об образе мысли в целом. Исходным, ключевым пунктом, системой зажигания философской вселенной служит первоинтуиция мыслителя, или, по Соловьеву, «замысел»; из него, как из бутона цветок, вырастает гармоничное (в идеале) соцветие идей и становится понятнее, какие идеи не вписываются в образ. Исходя из первоинтуиции Соловьева, видевшего мироздание как всеединое целое, созданное Божественной волей, было бы яснее, к примеру, что для него свобода не может быть сразу и «альфой и омегой» (с. 169), а, скажем, только одной из них. А иначе оказывается возможным на одной странице книги (с. 86) упомянуть о Соловьеве как о систематике, а на следующей – о том, что он допускает «различные системные аспекты». И главное: центральная идея не позволит факультативному элементу встать на место существенного и перенаправить мыслителя по другому ведомству.

Конечно же, глубинные устремления могут раздваиваться, предпосылки могут быть двуполярными, как у христианского экзистенциалиста Бердяева, «верующего вольнодумца», провозвестника абсолютной свободы (вот у кого свобода – и альфа, и омега) и одновременно христианского моралиста и защитника «культурного наследия». Но эта раздвоенность должна быть осознана исследователем с самого начала.

Парадокс заключается в том, что и непримиримые критики русской философии, которые пеняют ей и даже отрицают ее за то, что в ее рядах не могли бы появиться Ницше, Хайдеггер или Делёз, и ее защитники, стремящиеся доказать ее конкурентоспособность и даже преимущества, руководствуются одним критерием – прогрессом (подобно тому, как в недавние времена всякое умственное проявление оценивалось одним – соответствием «единственно верному марксистскому учению»). Прогресс сегодня – единственное мерило «продвинутости» к истине. Но «прогресс» – понятие обоюдоострое в эпоху, когда он уже дошел до своей вершины и движется под уклон, а дальнейшее движение по инерции принимается за движение вперед.

Нынешняя передовая мысль стала, как античная судьба, темной для самой себя. В США произошел такой случай. В 1996 году один почтенный профессор Нью-Йоркского университета физик Ален Сокал решил вывести на чистую воду интеллектуальную тарабарщину, которая захватила там (как теперь и здесь) научный рынок. В порядке розыгрыша он с помощью постмодернистского жаргона составил статью и послал ее в левый престижный журнал «Social Text», где ее приняли на ура (опубликована в № 46/47). Вдогонку А. Сокал разъяснил, что в его сочинении «провозглашалась страшная околесица», и после разразившегося на всю страну скандала в соавторстве с бельгийским коллегой Жаном Брикманом выпустил книгу «Fashionable Nonsense» («Модная бессмыслица», или в русском издании – «Интеллектуальная уловка». М., 2002) с целью дискредитировать философию постмодернистов (Лакана, Делёза, Гваттари и других) как «возникшие в гуманитарной среде влиятельные клики, которые совершенно уводят науку от действительности <…>».

Остается, как это ни противоестественно, предположить, что мы имеем дело здесь со словесной жестикуляцией (или со звуковой перекличкой), где понятия используются не для передачи смысла, а в роли знаков, символизирующих новый тип текста[1128]

.

Русские мыслители участвовали в прогрессе новейшего времени, предсказывая появление новых философских «парадигм», но не в качестве положительных достижений, а в качестве отрицательных предостережений. Так что «непродвинутость», «отсталость» русской философии, поставленные ей на вид радикальными критиками, как раз и сохранили ее от регресса и оставили ей шанс на подлинный прогресс по творческому пути «экзистенциальной метафизики».

И какими бы ни были замечания и вопрошания к книге Н.В. Мотрошиловой, она в своем замысле противостоит многочисленным попыткам заставить свернуть русскую философию с этого пути, на котором «благородная верность прошлому» (Н. Бердяев) становится условием верности истинному.