К востоку от Берингова пролива

Представился мне и другой Охотск — последней четверти XVIII века. Город расстроился. Кроме крепости, обнесенной палисадом, складов и казарм, поставленных еще при Беринге, выросло в нем несколько улиц, деревянная церковь, магистрат с городским гербом на фасаде: изображением двух якорей и морского штандарта. Над обывательскими домишками вознесся просторный дом всесильного совестного судьи, коллежского асессора Коха, сумевшего подчинить себе даже самого коменданта. «В небе бог, а в Охотске Кох» — возможно, сам Готлиб Иванович и сочинил эту ходкую поговорку и уж во всяком случае не считал ее для себя обидной.

Не легче прежней была здесь жизнь. Все так же царил в городе неистребимый рыбный дух, и завываниям метели вторил все тот же вой десятков, а то и сотен упряжных собак. Но потянулся народ в Охотск, далеко разнеслась молва, будто каждый находит здесь свою долю. Заманил он и удалого купеческого сына Гришату Шелихова. Впервые попал тот сюда в 1774 году, и, хотя сам город никогда не был ему мил, связала их судьба до самой смерти. Всего лишь приказчиком сибирских купцов-богатеев пришел Шелихов в Охотск, а покидал город в последний раз человеком, известным во всей империи, «Колумбом росским», государственным мужем.

Где-то здесь жил на покое известный передовщик Никифор Трапезников. Бывал он и на Алеутских островах, и на самой «матерой» американской земле, а хозяйство его вела вдовая внучка Наталья. Хорошо знал Григорий тот дом! Ведь там разбередили его душу рассказы старика о заморских землях, там сведался он и с красавицей Натальей. Там же благословил их дед, а вскоре сыграли свадьбу.

Здесь же, в устье Урака, строил Шелихов свои корабли и в 1782 году повел их к американским берегам. А через три года он снова в Охотске, где есть у него уже и дом, и свои амбары.

В 1789 году в городском магистрате был скреплен договор с македонским греком Евстратом Деларовым, которого назначил Шелихов правителем острова Кадьяк и «матерой» американской земли. А до этого, уединяясь дома от суеты, не один вечер обдумывал и сочинял Григорий Иванович свои наставления будущему правителю. Конечно, не забывал он в них о собственной пользе, но еще дороже были ему интересы России. И проникнуты ими все параграфы наставлений, даже такой, казалось бы, второстепенный: «Для приплоду увезти в Америку из Иркутска две пары собак злобных и две пары кроликов, а из Охотска годовалых две пары с бычками телочек да пару свиней и пару коз, которых стараться там расплодить, с наблюдением экономии, посеяв хлеба и огородных плодов. Посланные семена… стараться непременно размножить, что послужит в честь вашего ревностного на будущая времена к отечеству усердия».

В той же горнице охотского дома писал он потом Деларову длинные письма. Чего только там не было — вплоть до советов, как учить кадьякских школьников: «Грамоте, петь и арихметике учить более мальчиков пожалуйте старайтесь, чтоб со временем были из них мореходы и добрыя матрозы; также мастерством разным учить их надобно, особливо плотничеству… Книг учебных, горных, морских и протчих множество к вам пришлю. Кто учитца хорошо, тем гостинца пришлю на судне».

Здесь, на охотском берегу зрели в его голове дерзкие планы дальних вояжей. И не был ли причиной тому здешний охотский ветер? Не он ли будоражил «Колумба росского», донося временами из-за моря таинственные пряные запахи?