К востоку от Берингова пролива

Пройдя с версту, Стелл ер со спутником увидели следы людей: под деревом лежал выдолбленный, похожий на корыто ствол, в котором местные жители еще два-три часа назад варили мясо, положив в воду раскаленные камни («как это прежде делали и камчадалы за отсутствием котлов и горшков», — отмечал натуралист). Тут же лежали полуобгоревшие кости, по внешнему виду и величине, казалось, принадлежавшие северному оленю.

Лежали здесь и остатки юколы — вяленой рыбы, «которая на Камчатке употребляется вместо хлеба», а также много крупных створок моллюсков — гребешков и мидий, видимо, употребляемых в пищу по камчадальскому обычаю сырыми. В некоторых створках оказалась заготовленная на камчадальский манер съедобная «сладкая трава». Виднелось кострище, а рядом натуралист нашел деревянное огниво, похожее на то, что было в ходу у камчадалов, — сухую плоскую дощечку с отверстиями и круглую, также сухую, палочку. Лежал здесь и трут — побелевший на солнце мох. Как можно было заметить по срубленным деревьям, «американцы» владели лишь костяными либо каменными топорами.

Миновав еще версты три, путешественники попали в густой лес. Здесь со многих деревьев недавно была содрана кора — верный признак того, что поблизости находится человеческое жилье. Действительно, вскоре удалось найти землянку или погреб. Сверху ее прикрывала скошенная трава. Под травой лежали камни, а уже под камнями, на перекладинах из жердей — древесная кора, покрывавшая продолговатую яму сажени в три длиной, в две — шириной и глубиной. В землянке оказались лукошки из древесной коры высотой аршина в полтора, наполненные копченой рыбой; в «Охотске, по-тунгусски, она называется неркой, а на Камчатке — красной». Были здесь и запас сладкой травы, «приготовленной очень чисто, а по вкусу далеко превосходившей камчатскую», и очищенная от луба трава, похожая на крапиву, возможно, предназначенная для плетения рыбачьих сетей, и высушенная, свернутая в трубку заболонь хвойного дерева (на Камчатке, да и во многих местах Сибири и России, ее измельчали и подмешивали в муку, а то даже из нее одной пекли и хлеб, и лепешки).

Лежала в яме большая связка веревок из морской травы — «необыкновенной прочности».

Нашлось здесь и несколько стрел, превосходивших величиной камчадальские, выкрашенных в черный цвет да так гладко выструганных, что возникало предположение; а не владеют ли туземцы и железными инструментами?

Стеллер с Лепехиным доставили на пакетбот копченую рыбу, стрелы, огниво, трут и даже пучок сладкой травы.

Вскоре вернулся на судно и Хитров с командой. Самих людей они тоже не встретили, но видели на суше «юрту», обшитую гладко выструганными досками. Доски эти, по словам Хитрова, были

«местами вырезаны фигурами», пол юрты «намощен досками ж, а вместо печи складена в ней в одном углу каменка». Моряки доставили на судно коробку из тополевого дерева «наподобие липового ларца, какие делают в России»,

найденные в жилище весло, камень, на котором, как хорошо было видно, туземцы точили медные ножи, полый глиняный шар диаметром дюйма в два с погремушкой внутри: «как думать можно, что робята вместо побрякушек употребляют».

«Для приласкания впредь тутошних народов» Беринг распорядился отправить на берег кусок материи, два железных котла, два ножа, бисер, табачные трубки и фунт черкасского табака, приказав положить все это в землянку.

Более вероятно, что обитателями землянки и «юрты» И владельцами стрел, огнива, запасов продуктов были эскимосы, и именно чугачи, представители самого южного эскимосского племени. Островитяне долго помнили о заходе пакетбота. Целые пятьдесят лет спустя местный «американец» рассказывал русским мореплавателям, что он слышал от своего отца о судне, когда-то подходившем к острову, о том, что незнакомцы сошли на берег и оставили в их шалашах ножи и бисер.