Качели

Ксения кусала губы: с неё хватит! Он должен немедленно проводить её домой. Не останется здесь больше ни минуты!

Он не мог понять, просил объяснить, в чём дело. Что с ней происходит?

Ксения уже не владела собой.

– Я хочу домой, понятно! – кричала. – У меня есть собственный дом! Я хочу ужинать у себя дома, яичницей с колбасой!

Валентин хватал её за руки, пытался усадить на диван, она вырывалась, искала глазами сумочку.

Её ярость передалась и ему.

– Никуда ты не пойдёшь, психопатка! – заорал как бешеный.

Схватил за кофточку, стал толкать к дивану.

– Сядь немедленно! Сядь, я сказал!

– Пусти меня!

Пробовала его оттолкнуть, Валентин её не отпускал, наваливался всё яростней, прижимал к стенке дивана. У него было красное, в испарине лицо. Тяжело дышал, грубо раздвигал ноги, лез пальцами под трусики…

Волна негодования всколыхнулась в ней. Не помня себя ударила кулаком по губам, раз и другой. Он охнул, замычал, закрыл ладонями лицо…

Позже она прикладывала ему в ванной комнате холодные примочки на рассечённую губу, а он, взъерошенный, в забрызганной кровью сорочке, похожий на клиента медвытрезвителя, гладил нежно её врачующие руки. Шептались спустя короткое время в бархатистом полумраке на трофейном венском диване, и он неожиданно разрыдался у неё на груди, и Ксения долго его успокаивала, жалела и ласкала.

9.

В оба последующих за Болгарией отпуска он снова умудрился от неё улизнуть. Формально по вескому поводу. В первом случае речь шла о поездке в Ленинград на встречу с вероятным научным руководителем планируемой в обозримом будущем докторской диссертации, профессором-театроведом, пригласившим Кициса по окончанию переговоров погостить у него недельку-другую на даче под Выборгом. Во втором, назрела необходимость в хирургическом устранении усиливавшегося косоглазия у младшего сына, в связи с чем Валя повёз его в Одессу, в офтальмологическую клинику академика Филатова где они провели вдвоём полтора месяца сочетая лечение с отдыхом на море.

Мало-помалу она приучалась к умению ждать не осознавая ещё, что это симптом уходящей молодости. Случались периодически срывы: негодовала, бунтовала, но уже по привычке, без прежней страсти. Как-то вечером, за картами, раскладывая без интереса мамин простенький пасьянс подумала неожиданно: а сколько нам, девушка, собственно говоря, лет? И на что, собственно говоря, девушка, мы надеемся? Перевернула лицом игральную карту: на неё взирал холодно-оценивающе крестовый король в малиновом камзоле с безупречно ухоженной бородой. И такая вдруг навалилась тоска, так сделалось тошно! Захотелось немедленно ему позвонить: надо, наконец, объясниться! Невозможно жить месяцами в подвешенном состоянии, без проблеска надежды, глядеть в пустоту.

Действуя как в лихорадке вылетела в ситцевом домашнем халатике на улицу, побежала к дальнему перекрестку, где светились в сумерках окна телефонной будки. На полпути замедлила шаг, подумала: «Что со мной творится, господи, куда я бегу?»

Будка, на удивленье, оказалась свободной. Она рванула тяжёлую дверцу, шагнула вовнутрь. На косо висевшем загаженном телефонном аппарате болтался кусок обрезанного провода в металлической обмотке, без трубки. Перст, как говорится, судьбы.

«И слава богу, – заключила приходя в себя, рисуя пальцем на грязном стекле неровные узоры. – Хорошо, что не позвонила. Всё равно ничего бы не решили. Валю сложившееся положение вещей устраивает, будет, как есть»…

На неё обращали внимание мужчины. Давно знавшие люди делали при встрече большие глаза, говорили комплименты, находили, что она необыкновенно похорошела. К ней приходил новый опыт, зрелой женщины. Любовь к Валентину, недавно всецело подвластная чувству, уже не чуждалась уловок, расчёта, маленьких тайн. Она вырастала из себя прежней. В дружеских застольях пела вместе со всеми под гитару всенародно любимую «Бригантину»: «Пьём за яростных, за непохожих, за презревших грошевой уют!». А сама мечтала о красивых вещах, комфорте, собственном доме. Остро завидовала недосягаемой по-прежнему Алле: соперница всё это давно имела, унаследовала без хлопот от папочки-генерала. Как когда-то на студенческой сцене обнаружила талант в житейских делах: свила уютное гнёздо, вывела птенцов, держала при себе мужа, пусть и неверного. Продолжала играть в новом экспериментальном театре-студии при Доме учёных, вела уроки сценической речи, ездила со студийцами на фестивали, получала призы и дипломы. Соперницу-кукушку по-прежнему не замечала как бы по природной близорукости.

То, что пришло однажды Ксении в голову, созревало исподволь, в возникавшие временами кризисные моменты когда она слепо металась в поисках выхода из создавшегося тупика.

– Будуар Эммы Бовари! – усмехался Валентин, обнаружив новое шёлковое китайское покрывало небесной голубизны и несколько подушечек в тон на их любовном ложе в однокомнатной Ксениной квартирке. – Что-то я раньше не замечал у тебя буржуазных привычек. Стареешь, мать…